Ольга Григорьева - Стая

Невысокий плотный круглолицый урманин выволок в проем дверей Рагнхильд. Волосы красавицы он накрутил на кулак, мотал ее голову из стороны в сторону. В разорванном вороте рубашки была видна грудь Рагнхильд – высокая, острая, с темным кружком соска. Несколько прядей упали дочери конунга на лицо. Кривя губы и в ужасе выпучив глаза, Рагнхильд визжала, пыталась отбиться от своего мучителя, лягаясь по земле ногами. В дыре подола сверкали белизной ее длинные исцарапанные об пол икры.

– Ты нашел красивую рабыню, Эйлив! – прокричал круглолицему тот, что тащил Гюду.

Круглолицый засмеялся, дернул Рагнхильд за волосы:

– Это добыча Хаки. Я лишь пастух при его овце.

– Хороша овца! – загоготал пленивший Гюду воин, пихнул ее вперед. Не удержавшись, княжна упала, оказалась рядом с мертвой Тюррни, чуть не столкнулась с Гутхормом. Губы мальчишки тряслись, а глаза… Такой же взгляд она видела на корабле Орма, у своего брата…

Живот княжны полоснуло резью, будто ее разрезали мечом, как ту изнасилованную женщину. Гюда протянула к мальчишке руку, коснулась его холодной щеки. Он не шелохнулся.

– Уходим. – Из хозяйской избы вышел однорукий, вяло сплюнул себе под ноги, растер плевок сапогом.

Огляделся, зацепил взором Гюду, наморщил лоб, словно пытаясь припомнить – где он видел эту девку? Гюда почти чувствовала, как тяжелыми жерновами мысли шевелятся в его крупной лобастой башке. Она-то его вспомнила – Хаки Берсерк, тот, что напал на драккары Орма в Воротах Ингрид. Только тогда у него были обе руки.

– Здесь больше нечего брать, – сказал Берсерк. Кивнул кому-то из подоспевших урман. Факел расчертил воздух бледным желтым огнем, канул в темном провале дверей. Внутри избы заплясали красные блики, повалил дым.

Гюду подволокли к столпившимся у ворот людям – пленникам берсерков. Низенький худой паренек, почти мальчишка, перекрестил ее руки, связал пенькой, пропустил конец веревки меж ладоней, принялся связывать им кого-то еще. Гюда оглянулась, «Кем-то еще» оказался Гутхорм. Мальчик ничего не видел, стоял, тупо взирая в спину Гюде. Веревка быстро охватила его тонкие запястья, мелькнула хвостом, поползла к следующему пленнику.

Берсерки выволокли из конюшни трех не отправленных на пастбища лошадей Сигурда, понакидали им на спины какие-то мешки, Следом за лошадьми из хлева вытащили упирающегося, жалобно мычащего теленка-годовалку. Однорукий Хаки вынул из-за пояса топор, одним взмахом перерезал теленку горло. Ноги телка подломились, брызжа кровью, он завалился на бок. Мягкие бархатные глаза уставились на Гюду, моргнули растерянно. Хаки встал подле теленка на колени, приложился губами к кровавой струе. Кадык на его толстой шее заходил вверх-вниз, пропуская в горло берсерка свежую кровь [172]. Вокруг, терпеливо ожидая своей очереди, столпились еще несколько человек.

Гюда отвернулась. Возле упавшей створы ворот она увидела темноволосую девку – ту, которая пела в амбаре. «Выходит – не примерещилось» – мелькнуло в голове.

Девушка стояла возле покосившегося воротного столба. Подперев его спиной, смотрела куда-то вдаль, сквозь людскую суету и горящие избы. Ветер трепал ее короткие волосы, открывал белую шею. Ладонь девушки покоилась на гладком столбе, тонкие пальцы гладили его. Она словно оставалась вне битвы, смертей, берсерков, плача и стонов, Будто была не человеком, а молчаливым деревом или камнем.

Почуяв на себе пристальный взгляд, девушка повернула голову. Рысьи глазищи – огромные, с узкими, вытянутыми вверх зрачками – вперились в Гюду. Девушка неторопливо отлепилась от столба, заскользила меж шумящих, довольных легкой победой берсерков, легкой тенью очутилась перед Гюдой. Такой тонкой, почти прозрачной, кожи, как у нее, княжне еще не доводилось видеть. Как, впрочем, и столь хрупкой талии, и столь тонкой шеи, и такой тщедушной фигуры. И все-таки от темноволосой незнакомки веяло чем-то необъяснимо могучим и выносливым. «Будто она вечная», – подумалось вдруг.

Словно услышав мысли княжны, темноволосая улыбнулась – вспыхнула изнутри ясным ровным огнем.

– Не бойся, – ее густой певучий голос вернул страх, боль в онемевших запястьях, тяжесть в ногах и привкус пепла во рту. – Хаки не злой, просто он…

– Зверь, – по-словенски буркнула княжна. Темноволосая погасла, улыбка исчезла с ее губ, в глазах промелькнула настороженность.

– Да, зверь, – мягко, почти ласково, согласилась она. Склонила голову набок, как птица. – Я знаю тебя?