Рик Риордан - Перси Джексон и похититель молний

Даже в тронном зале Олимпа, вдалеке от Тартара, имя Кроноса сгустило сумерки в зале, остудило пламя камина, согревавшее мне спину.

Посейдон сжал трезубец.

— В Первой войне, Перси, Зевс разрубил своего отца Кроноса на тысячу кусочков, так же как Кронос поступил со своим отцом, Ураном. Зевс бросил останки Кроноса в самую темную яму Тартара. Войско титанов было рассеяно, их крепость на горе Этне разрушена, их чудовищных союзников разметали по самым удаленным уголкам Земли. И все же титаны бессмертны, точно так же как и мы, боги. То, что осталось от Кроноса, по-прежнему живо в каком-то омерзительном виде, по-прежнему сознает свою вечную муку, по-прежнему алчет власти.

— Он исцеляется, — сказал я. — Он грядет.

— Время от времени, через века, Кронос проявляет признаки жизни. — Посейдон сокрушенно покачал головой. — Он вторгается в кошмары людей и навевает им злые мысли. Он пробуждает неутомимых монстров из глубин. Но совсем другое — предположить, что он может восстать из ямы.

— Но именно это он намерен сделать, отец. Так он сказал.

— Повелитель Зевс положил конец спорам по этому поводу, — сказал Посейдон после долгого молчания. — Он не позволяет даже говорить о Кроносе. Ты завершил свой поиск, дитя мое. Это все, что от тебя требовалось.

— Но… — Я оборвал сам себя. Спорить все равно без толку. Скорей всего, это лишь разгневает единственного бога, который был на моей стороне. — Как… как пожелаете, отец.

Слабая улыбка заиграла на губах Посейдона.

— Послушание дается тебе нелегко, правда?

— Да… сэр.

— Полагаю, в этом доля и моей вины. Море не любит сдержанности. — Он поднялся во весь свой рост и взял трезубец. Затем мерцание окутало его, и он превратился в обычного человека, стоявшего прямо напротив меня. — Ты должен идти, дитя мое. Но прежде знай, что твоя мать вернулась.

— Мама? — Я ошеломленно уставился на него.

— Она дома. Аид отослал ее, когда ты вернул его шлем. Даже повелитель мертвых платит долги.

Сердце мое гулко заколотилось в груди. Я просто не мог поверить.

— А вы… может быть?..

Я хотел спросить, не пойдет ли Посейдон со мной, чтобы повидаться с нею, но потом понял, что это было бы нелепо. Достаточно было представить, как я усаживаю бога морей в такси и везу его в Верхний Ист-Сайд. Если бы все эти годы он хотел взглянуть на маму, он бы это сделал. К тому же надо было подумать о Вонючке Гейбе.

Во взгляде Посейдона появилась легкая грусть.

— Когда вернешься домой, Перси, ты должен сделать важный выбор. В комнате у тебя лежит сверток.

— Сверток?

— Сам поймешь, когда увидишь. Никто не может выбрать за тебя твой путь, Перси. Ты должен решить сам.

Я кивнул, хотя не понимал, что он имеет в виду.

— Среди прочих женщин твоя мать — королева, — мечтательно произнес Посейдон. — За тысячи лет я впервые встретил такую смертную женщину. И все же… мне жаль, что ты появился на свет. Я навлек на тебя судьбу героя, а герой никогда не бывает счастлив. Его жизнь всегда заканчивается трагически.

Я постарался не показать, что задет его словами. Передо мной стоял мой собственный отец, который говорил, что жалеет о моем рождении.

— Не стоит беспокоиться, отец.

— Возможно, пока еще нет. Пока нет, — произнес он. — Но это была непростительная ошибка с моей стороны.

— Стало быть, я ухожу. — Я неуклюже поклонился. — Я… я не буду вас больше беспокоить.

Я успел спуститься на пять ступеней, когда Посейдон окликнул меня.

— Персей!

Я обернулся. Теперь глаза его горели иным светом — чем-то вроде пылкой гордости.

— Ты поступил хорошо и справился со всем как должно, Персей. Пойми меня правильно. Что бы ты ни делал в дальнейшем, знай, что ты — мой. Ты истинный сын бога морей!

Когда я шел обратно через город богов, разговоры прекратились. Музы приостановили концерт. Люди, сатиры и наяды, все как один, повернулись ко мне, лица их выражали уважение и благодарность, и, когда я проходил мимо, они преклоняли колени, словно я и вправду был какой-нибудь герой.

Через четверть часа, все еще пребывая в трансе, я вновь оказался на улицах Манхэттена.

Я поймал такси, которое довезло меня до дома матери, позвонил в дверь, и она открыла мне — моя прекрасная мама, пахнущая перечной мятой и лакрицей. Усталость и тревога исчезли с ее лица, как только она увидела меня.

— Перси! Боже! Мой мальчик!

Она тормошила меня, не давая перевести дух. Мы стояли в коридоре, мама плакала и, не переставая, ерошила мне волосы.