В. Бирюк - Найм

Озлобленный соискатель пришёл «взыскивать долг», «качать права» и «поступать по правде». Сейчас я перескажу её отцу вчерашнюю сценку, и девку будут бить. Похмельный папашка, изрыгая худые слова, используя подручные средства… А оно мне надо? Смотреть как в чужую задницу «ума-разума заправляют»? Девичья задница — это конечно… И когда в неё заправляют — тоже… Но — «ума-разума»?… Не, не боись, красавица, не буду я твои вчерашние «страшные слова» пересказывать. И «захватом с удержанием и прогреванием» хвастать не буду. Поскольку хвастать мне… мягко говоря, нечем.

И вообще, я сегодня с утра весь такой… «чисто благородный». Весь в белом на коне бледном. Ну, или наоборот. Так что, в ответ на шипение я снова дружелюбно улыбнулся.

Меньшак перехватил мой взгляд, направленный на девку, лицо его выразило усиленный мыслительный процесс. И озарилось радостью прозрения.

— Ты, эта, пошла отсюдова. И какую цену дашь? Девка ладная, к труду прикладная. И песни петь певица, и в работе мастерица. И шьёт, и прядёт, и добру молодцу даёт. И варит, и кухарит, и на стол накрывает. Слова худого не говорит, за воротами не трындит…

— Слышь, Меньшак, ты никак её в жёны мне сватаешь?

— В жёны? Не. Ты ж из этих, из бояр. Не. Купи. Дёшево отдам. За десять гривен.

За щелястой стенкой поварни раздался дружный «ах». А что? Мысль интересная — куплю девку, буду песенки про хорька слушать. Можно. Ну, не за десять. Это он с похмелья загнул. Но девка уже большая — за пяток. И не гривен — ногат. Вполне можно сторговать. А если и Николая в торг пустить, то и за пару отдаст. С учётом нынешнего состояния конъектуры здешнего рынка. И психофизиологического — продавца.

Николай являл собой удивительного сочетание помятого с перепоя лица и внимательно-слушающего взгляда. Кажется, он собрался вступить в разговор. Уже и рот открыл. Я отрицательно покачал головой и громко позвал предмет обсуждения:

— Эй, Елица, выдь-ка сюда.

Девка высунулась из поварни. Явно скандальное выражение на её лице предвещало традиционную, нашу исконно-посконную, фразу. Или в форме «пошёл ты на…», или в форме «пошёл ты в…». Я не стал дожидаться.

— Твоё? Забирай. А то ты оборонила давеча.

Вытащил из-за пояса за спиной завёрнутый в тряпочку девкин ножик и протянул рукояткой вперёд. Ну я же сегодня весь такой… благородный. Вернуть утерянную вещь без всякого вознаграждения — это же так высоконравственно! Когда Арамис впервые столкнулся с такой формой проявления благородства Д'Артаньяна, то сразу предложил юному провинциалу проткнуться длинной острой железякой. Елица тоже готова отблагодарить меня по-королевски. В смысле — по-королевски-мушкетёрски — дырка прожжена взглядом насквозь через всю мою тощую фигуру.

Меньшак заворожённо проводил ножик взглядом.

Я уже говорил, что на «Святой Руси» каждая вещь — уникальна. А уж не узнать ножик со своего подворья… Чей он, как она его носит… Его мутноватый взгляд непонимающе упёрся в мой лицо. И чего упираться? На моём лице — вежливая, доброжелательная улыбка.

Вам никогда не доводилось, зайдя в гости к малознакомой девушке, возвращать ей публично, в ходе общей семейной беседы, что-нибудь типа трусиков? «Ты обронила. Давеча». Улыбка при этом должна быть, безусловно, вежливой и доброжелательной.

Мутный взгляд отца семейства — сфокусировался, и фокус переместился на получательницу.

— Дура! Курва! Шалава! Разорила и по миру пустила! Мокрощёлка безмозглая! Задарма дала! Да на целку цена впятеро выше! Теперь за гроши пойдёшь! Убью паскудину!

Меньшак не только высказался, но и, в ходе своего выразительного монолога, хорошо приложил дочку по уху, так что та улетела внутрь поварни, подобрал её выпавший от удара ножик, и в сердцах всадил на половину лезвия в доску скамейки, на которой сидел. Гнилая доска хрястнула и распалась на половинки.

В общем-то, он прав — цена на девственниц на греческих торгах в три-пять раз выше. Только где он тут гречников найдёт?

— И не жалко тебе, Меньшак, дитё своё, роженое, вынянченное, выкормленное чужому человеку продавать? Как овцу какую или, там, тёлку?

Меньшак несколько мгновений рассматривал меня с открытым ртом.

— Ну ты сказал. А куда её? «Тёлку»… Кабы она телушкой была… От тёлки — приплод, молоко будет. От овцы — шерсть. Опять же — приплод. А с этих-то оглоедок какой толк? Ведь всё едино — в чужие руки отдавать. Сколько б не ростил, не нянчился — всё на сторону уйдёт. И работа, и забота, и приплод — всё там будет. Отрезанный ломоть. Сколько не вложи — всё без толку, как в прорву. А продать — тогда расхода нет. Приданое, запоины эти. Один навар. А у меня их восемь осталось. Одну продам — семерых хоть накормлю вдоволь. Ты чё, не видишь? Баба-то моя одних девок рожает. Вот же беда. Будто проклятая. Видать, наказал её господь за грехи тяжкие. Ну, так как? Берёшь? Она, конечно, покуда тоща ещё. Так я тебе в привесок другую дам. Из мелких. Какую хочешь.