В. Бирюк - Найм

Задние заборы этих подворий, между которыми оказался спасительный для меня проход, выходят на край оврага. Но не висят над ним. Есть немножко узенького ровного пространства между обрывом и забором. А тропинка между заборами… она же утоптана, поэтому на ней травка не растёт, поэтому по ней водичка течёт. Поэтому она ниже своих краёв, на которых стоят заборы. Ну, я на этот край заскочил и к забору спиной прижался. А когда дядя добежал-выскочил — он оказался ниже меня. Упереться спиной в забор и дать пинка… В холку. «Стоячее бревно на корабле называется — мачта». Если к верхнему концу «стоячего бревна», не укреплённого растяжками, приложить горизонтальное усилие, то оно так и пойдёт. Верхним концом вперёд. Прямо вниз по тропиночке.

Нет, какой кайф! Не от этого конкретного успешного пинка в дядин загривок, а от глубокого чувства успешности и соразмерности. «Драка за сараями» — моё типовое еженедельное развлечение в течение нескольких лет в моём собственном детстве. И тут пришёл случай применить все эти давно наработанные инстинкты и рефлексы. Класс! Песня! Я вот это знаю, я это умею, я это понимаю. И обнаруживается достаточно точное соответствие моего нынешнего тельца моим тогдашним знаниям и умением. «Маэстро пинка». Гармония, знаете ли.

Как я его чётко… Ля-ля-ля… Коленочку так… как по технике положено — к груди… ля-ля-ля…. а потом пяточкой так выстрелил… у-тю-тю… и точно так попал — чуть ниже воротника, чуть выше лопаток… как всё пра-а-авильно получилось… чистый «тык» — ожидаемый «бздынь». А как он ручками машет… ну, прям, ассириец — у тех тоже быки с крыльями были… «Бычара окрылённый». Во, долетел. Заходит на посадку. Глиссаду держи, «бычий гейзер»! Всё, приземлился. Правильнее — «прибздынился». Посадка мягкая, «на брюхо». «У кого это у нас такой мягонький животик»… А теперь ещё и рваненький-драненький… Ну как же славно удачно пнуть плохого дядю в загривок! А как он быстро бежал! Какой я молодец! Прямо ускоритель какой-то.

Как хорошо-то! Как радостно! Человек на своём месте! Полная гармония. «Долго мучившийся этическими проблемами прогрессор, наконец-то, нашёл своё место в историческом процессе: пинать прохожих в холку на задворках».

У меня хватило ума присесть за лопухи. «Гейзерист» достиг дна, поползал там, поговорил с окружающими кустами и кочками, поделился впечатлениями от полётов. Но, в отличие от биржевых котировок, не начал подниматься вверх, а взялся бить все, что попало под руку. Драчуны-подростки пытались убежать от «стоячего бревна», перешедшего в состояние «бревно лежачее». Но ручки у дядя… Ну, не просто же так я рукава лишился! Пару «физкультурников» он поймал. И начал стукать ими друг о друга. О, так он ещё и литаврщик! Звона, правда, нет, но зато какой крик! Надо отметить себе для памяти: возможно создание духового оркестра из туземцев. Вот найду гобоиста и можно приступать. Кстати, а что это там валяется, на дне оврага? Такая неприличная кучка. Похожая чем-то на гобой. Количеством дырочек. С язычками-лоскуточками. Однако, хорошо парнишку отделали.

И, почему-то, старательно порвали одежду. Пойти, что ли, помочь болезному? А на кой? Мне, вообще-то, к кузнецам надо. Но дороги я не знаю, и спросить не у кого. Кроме как у этого… гобоина дырявого.

«Гейзерический» дядя, преследуя своих убегающих «тарелков», убрался вниз по оврагу. «Гобоин» занял сидячее положение на поле прерванной явлением «бычьего гейзера» битвы, и заплакал. Вид каждой части его драного туалета, подносимого к глазам для подробного изучения, повергал его в ещё большее уныние. Попытки вытереть слёзы очередной деталью костюма, отнюдь не успокаивали. Ибо нос у него был разбит в кровь и подтекал как ржавый водопроводный кран без прокладок. Красные разводы на рукавах рубахи, используемых вместо отсутствующих в эту эпоху вообще и у данного индивидуума — в частности, носовых платков — также не повышали эстетизма одеяния.

Парень рыдал всё громче, всё жалобнее, и душа моя дрогнула. Вот же сколько раз повторял я себе: «жалость моя — гибель жалеемого»! Пожалей здесь, с моими бестолковостью и аутизмом, и кого-то убивать придётся. Ведь же ярко выраженная закономерность! Но глубоко вбитые в юные годы принципы гуманистов и общечеловеков в формулировке от Полунина: «маленьких ням-ням — низя» — не позволяли безучастно любоваться столь ярко выражаемым детским горем.