Татьяна Мудрая - Костры Сентегира

— Затейливо, — ответил Сорди. — Да, прости, я могу отпускать по делу какие-никакие замечания?

— Конечно, юноша. Запрет на слова и даже на вопросы — вовсе не самодурство: ты должен учиться слышать те тихие ответы, что звучат здесь со всех сторон.

Когда они поели — нечто вроде толокна, заболтанного водицей, которая была запасена у них во флягах с прошлого раза, — Сорди высказался вторично:

— Карди, это я по твоему примеру стал вегетарианцем или окрестная натура подсказывает?

— Говоришь в том смысле, что ты моей затирухой не наелся?

— Ну… не знаю. Живот вроде набил, а морального удовлетворения как не было, так и нет.

— Знаешь, тут место особое. Впрочем, во всем Динане места особенные, а в горном Лэне — тем паче. Вот как было, или не было, или в какой-то мере всё-таки существовало царство пресвитера Иоанна.

— Умберто Эко, «Баудолино». Да, я читал.

— И только-то? Маловато. В таких книгах поселяться внутри надо, чтоб их суть познать. Знаешь, как твои православцы здесь оказались? Динан по своей природе точно книга, страницы которой перелистывает нездешний ветер. И оттого как бы мерцает. То встраивает себя в человеческое бытие вплоть до заметок в прессе и дружественных визитов глав государства, то стирает следы подчистую. Обыкновенная жизнь ведь тоже с двойным дном, только вы того не замечаете. То есть, то нет, то горит, то тухнет и протухает. Одна сторона — свет, другая — тьма, одна — плюс, другая минус. Двоичный код. А твои приятели свет не по чести воруют. Берут то, что им пока не предназначено от Бога. Заповеди блаженства соблюдают, а внутренний смысл для них закрыт. Получили чаемое — а потом стоп машина.

— Погоди, прошу тебя. И прости, что внедрился в паузу. Это ведь… Синдром Мерфи. Каждый застревает на уровне своей некомпетентности.

— Ха! Лихо. Так вот они внедрились со своим заёмным светом в Динан, когда он проявился, и позже засели в нём инородным телом. Бревном в глазу. Вляпались или влопались. Ни туда, ни оттуда, ни вверх, как Иштен, ни вниз. Хотя в одну сторону могут, пожалуй… Да, тебе понятно или не очень?

— Не очень. Это не мозгом, наверное, а всем телом надо постигать, как танец. Сердцем. Они нам опасны?

— Нам ничто не опасно.

— Ну, могут навредить из-за меня?

— Как сказать. Они — не те, кто тебя с горки спустил. Как и ты не совсем тот.

— А Тэйн нас здесь в узком месте не подстережёт?

— И не помыслит. Подождёт чистого поля. Я ему, видишь ли, прилюдную схватку задолжала, перед лицом ваших и наших. Прошлый раз верх-то мой вышел.

Сунула ему большую миску и две малые чашки с ложками — вытереть расхожей тряпицей и выполоскать. Сняла плащ и положила на пол, бросила в изголовье оба заплечных мешка. Сказала с холодноватой интонацией:

— Теперь ложись отдыхай. Я тут кое с кем из местных поговорю, но тебе не надо при этом присутствовать. И на берег озерца не выходи тем паче.

Сорди упал на постель как был — в одежде и обуви. И снова заснул, как умер. Но уйти далеко не успел. Ибо его позвали.

В узком проходе встала луна — или нет, он сам сделался луной, круглым осколком зеркала, похожим на то, что дала ему Карди для бритья, но девственным и не тронутым никакими изъянами, как сама античная богиня.

Нечто свыше подняло Сорди с ложа и окунуло в Луну. По лунной дорожке он не двигался подобно прочим смертным — плыл, купаясь в молочном, серебряном волшебстве. И сам не понял, как очутился в месте, что было ему запретно…

Нет, не так. Смотреть издали — не находиться, подумал он. И берега нет: озеро встало вровень с краями своей чаши, это его вода сияла живым фосфором. А у самой воды, в одной светлой рубахе и шароварах, — увидел он — лежала Карди. Запрокинутое так, что коса полощется в лунной воде, лицо казалось высеченным из здешнего мрамора: не подрагивают веки, не трепещут круглые ноздри. А вокруг всего тела…. Чёрное, лоснящееся, со сложным рисунком более светлых ромбовидных пятен и зигзагов…

Огромная змея, что обвила человека кольцами, подняла изящную стреловидную голову и уставилась немигающими глазами в полупрозрачной плёнке — в другие глаза, плотно закрытые веками. Спящие. Зачарованные.

Видимо, Сорди непроизвольно подался назад, вообще шевельнулся. Ибо змей рывком повернул голову — отверстая пасть, кинжальные клыки — и с почти беззвучным шелестом ринулся навстречу святотатцу.

Но наперерез ему уже летел, поворачиваясь вокруг оси, уже раскрытый «Белый Волчонок», неведомо как вышедший из-за пазухи и возникший в руке Сорди.