Робин Ла Фиверс - Темное торжество

— У каждой из нас свои тайны, — произносит она. — И свои шрамы. Аннит мне это внушила в первое же утро, которое я провела в обители. Я ведь тоже тебе не все рассказала о моем прошлом.

— Что, правда?

Исмэй кивает. Я готова подозревать, что она затеяла мистификацию ради моего утешения.

— Я знаю, что тебя выдали замуж за то ничтожество, знаю, что отец тебя бил.

Она чуть вздрагивает:

— Все это так, но есть и кое-что еще… К примеру, я тебе не рассказывала, как моя мать ездила к ведьме-травнице за зельем, чтобы изгнать меня из утробы. Не показывала длинный страшный шрам на моей спине, где обожгла отрава. Не говорила о сестре, которая боялась меня, о деревенских мальчишках, которые проходу не давали, придумывали гадкие прозвища. Я, как и ты, до того была рада вырваться из этого кошмара, что не хотела вспоминать и рассказывать о пережитом, не хотела, чтобы минувшее зло оскверняло мою новую жизнь в обители.

И в этом была вся Исмэй. С какой легкостью объявила она об отпущении моих грехов, провозгласила мои преступления против нашей дружбы ничего не значащими пустяками. Я не нахожу слов, чтобы выразить, как много все это для меня значит. И я лишь улыбаюсь:

— Ну и как они тебя обзывали?

Исмэй морщит носик и выпускает мои руки:

— Даже повторять неохота.

— Хорошо, — говорю я, меняя предмет разговора. — Зачем ты меня тут ждала?

— Я боялась.

— Боялась? Чего?

Она смущенно передергивает плечами:

— Например, не услала ли тебя куда-нибудь аббатиса. Еще я прикидывала, не сбежала ли ты. Да мало ли что! Я о чем только не передумала, пока тут сидела.

Точно кулак разжимается, отпуская мое сердце.

— Так ты… всю ночь меня тут ждала?

— Я пришла, а потом подумала: грех уходить, пока не узнаю, что с тобой сталось. — Отвернувшись, она хватает кочергу и ворошит угли. — Так где же тебя носило?

— Мне нужно было побыть вне дворца, подальше от настоятельницы и ее интриг.

— А теперь ты совсем вымоталась, и что хорошего? Иди сюда скорее, ложись в постель. Нужно выспаться. Я же тебя знаю — последнюю неделю небось по часу в сутки спала.

Ее догадка настолько точна, что я улыбаюсь:

— Верно, однако уснуть я вряд ли смогу. Только не здесь… и не сейчас.

— Еще как уснешь! — возражает Исмэй. — Вот тебе и вторая причина, по которой я здесь. Снотворного питья тебе принесла.

Слезы щиплют мне глаза. Проклятье! Я, похоже, быстро превращаюсь в слезливую мямлю! Быстро отворачиваюсь, пряча лицо, и подставляю Исмэй спину, чтобы она распустила корсаж. Потом спрашиваю:

— Погоди, а как же герцогиня? Ты вроде фрейлина, значит должна быть все время при ней.

— Мне на службу еще через несколько часов.

Напряжение понемногу уходит. Я позволяю Исмэй раздеть меня, словно дитя малое, уложить в постель и подоткнуть одеяло. Она наливает в кубок сонное зелье, и я выпиваю. Наши взгляды встречаются… Я прямо-таки не знаю, как благодарить ее. Но это моя Исмэй, и она лишь улыбается:

— Всегда пожалуйста.

Улыбнувшись в ответ, я наблюдаю за тем, как она складывает мои вещи. В обители, когда настала пора служения, нам запрещали обсуждать свои поездки друг с другом. Но Исмэй не так строго, как прежде, держится монастырских правил, и мне не терпится расспросить обо всем, что ей выпало пережить. Хочу знать, не задается ли она теми же вопросами и сомнениями, что мучают меня.

Я принимаюсь теребить ниточку, выбившуюся из покрывала.

— Скажи-ка, — начинаю этак небрежно, — ты, случаем, не знаешь, теряют ли со временем свое действие Слезы Мортейна?

Она разглаживает снятое с меня платье, но при этих словах ее рука останавливается.

— Не знаю… Мои не потеряли.

— То есть ты по-прежнему видишь метки?

— У меня с детства эта способность. Я просто не понимала, что они означают.

— Тогда зачем вообще тебя поили Слезами?

— Для обострения других моих чувств. Я вдруг возмогла, только не смейся, видеть в других людях искорки жизни. Чувствую дыхание и биение крови в телах, даже когда их не вижу.

— А вот этот дар с детства был у меня, — сообщаю я ей.

Причем он не единожды уберегал от смерти. Я вполне понимаю, сколь бесполезной была бы при моих обстоятельствах врожденная способность Исмэй. Мне ни к чему было замечать обреченных, я должна была всячески опасаться живых, и дар улавливать сердцебиение очень мне помогал.

— Небось, слепая старуха тебе своими капельками последние глаза чуть не выжгла?

— Так ведь и тебе?

— Нет. Я отобрала их у нее и сама себе закапала.