Робин Ла Фиверс - Темное торжество

— Нравится? — спрашиваю я украдкой.

— Нет, — отвечает он так же тихо. — Но я не намерен оскорблять их гостеприимство.

Говоря так, он со значением поглядывает на мою почти нетронутую миску. И я сосредотачиваюсь на том, чтобы съесть все, пока не остыло.

И вот с ужином покончено, но углежоги не спешат расходиться от костра. Иные что-то бормочут себе под нос, но большинство просто пялятся на нас. Потом мальчишка приносит маленькую деревянную флейту и наигрывает негромкую, но прилипчивую мелодию. Эрван откидывается спиной к валуну, складывает на груди руки и смотрит на нас в мерцающем свете огня.

— Расскажите о войне с французами, — говорит он.

Чудище отпивает неведомого вина, которым нас угостили. Лично я думаю, это забродившая роса с древесной листвы.

— Наша юная герцогиня, — начинает он, — находится в двойной осаде: как изнутри, так и извне. После кончины ее батюшки французы надумали провозгласить себя ее опекунами. Конечно, она лишь рассмеялась им в длинноносые физиономии. — Он вновь прикладывается к кружке. — Ну да вы же знаете лягушатников: эти просто так не отступятся! Им известно, что она очень молода и неопытна, а кроме того, не просватана. Вот и возомнили, что наша страна — спелая груша на ветке: бери и срывай, был бы только предлог!

Эрвана нисколько не впечатляет такое начало.

— Что в этом для нас, чтобы мы воевать пошли?

— Свобода от самоуправства французов, — просто отвечает рыцарь.

Однако привыкшим к осмотрительности углежогам требуются доводы поубедительнее.

— Сохранение вашего образа жизни, — произношу я, и все взгляды устремляются на меня. — Мы, бретонцы, по крайней мере, привыкли уважать ваше право на пользование чащобами. От французов этого ждать не приходится. Они тотчас же присвоят каждое дерево в ваших лесах, и вам придется втридорога выкупать все то, что сегодня получаете даром.

Несколько мгновений Эрван молча переваривает услышанное, потом вылаивает хриплый смешок и сгибается пополам, упираясь руками в колени.

— Свобода, говорите? Свобода жить в лесу, точно изгои какие? Свобода продавать свой уголь людям, которые притворяются, будто нас и на свете-то нет, а уголь к порогу им доставляют корриганы из сказок?

Чудище принимает этот наскок совершенно спокойно:

— Французы не станут уважать ваше древнее право. Не будет вам при них ни комлей, ни веток. Во Франции лесное дело не наследуется, а покупается за звонкую монету. Да, вашу жизнь легкой не назовешь, но я всегда думал, что вы сами ее выбрали. Последовали в изгнание за своим Богом…

Углежоги беспокойно ерзают. Эрван отводит взгляд от лица Чудища и устремляет его в глубины огня:

— Вот вы, господин рыцарь, о выборе рассуждаете. Слово-то какое смешное! Его сделал за нас отец наших отцов, так ведь? И сколько нам с этим выбором жить? — Он оглядывается на ребятишек, тесной грудой спящих под накинутыми одеялами, и голос смягчается. — А им?

Я спрашиваю:

— А чего бы вы хотели взамен?

Вопрос удивляет его, но вперед предводителя отвечает Малина:

— Чтобы люди не перешептывались, когда мы приходим в деревню. Чтобы при виде нас тайком не творили знак, отвращающий зло. Чтобы не прогоняли с ярмарки, куда мы приезжаем за гребнем для дочки или за новым колесом к телеге.

Она с вызовом глядит на меня, гордо подняв голову.

— Уважение, — говорю я. — Вы хотите уважения вместо неприятия и оскорблений.

Наши взгляды встречаются. Как же мы с ней в это мгновение понимаем друг дружку! Потом она согласно кивает:

— Именно так.

— Быть может, если люди увидят, как вы вступаетесь за герцогиню, а стало быть, за страну, они изменят свое отношение к вам, — говорит Чудище.

— Навряд ли, — ворчит непреклонный Гаелон. — Поляжем ни за что.

— Деяний без риска не бывает, — замечает Чудище. — И даже если совсем ничего не делать, все равно можно понести потери.

Он обводит взглядом собравшихся у огня. Очень многие среди них в той или иной степени искалечены работой возле угольных ям.

— Расскажите мне о Темной Матроне, — тихо прошу я. Пускай у них в голове покрепче уляжется услышанное от Чудища. — Я так мало знаю о Ней…

Эрван фыркает:

— Это потому, что Церковь не приемлет Ее.

— Говорят, — подхватывает Малина, — когда у святой Матроны и девяти Ее собратьев недостает сил подсобить тебе в час нужды, можно обратиться к Темной, или Тайной, Матери. Ибо Она исполнена ярости и любви и особо благоволит падшим, увечным и раненым, равно как и отверженным. Она правит там, где жизнь пробивается сквозь тьму и распад. Первый зеленый росток на лесной гари, куча остывшей золы, в которой теплится последний живой уголек, крохотные существа, зародившиеся в помойке, — вот подданные Ее. Потому-то Церковь и не пригласила Ее в свое лоно. Христу с Его обещанием воскрешения соперницы не нужны!