Робин Ла Фиверс - Темное торжество

А может, рассказать ему о немногих, точно краденых, мгновениях нашего с ней счастья? О вылазке за ежевикой, о том, как сладкие спелые ягоды прямо-таки взрывались во рту и мы весело смеялись, утирая сок с подбородка? А потом полоскали ноги в ручье, и рыбья мелюзга пощипывала нам босые подошвы…

— Она была добра и очень благочестива, — произношу я в конце концов. — Элиза никогда не уставала славить Господа и Его святых. Ее любимыми цветами были синие колокольчики, и вот однажды они расцвели позади цитадели, заполонив целый луг. А еще у нее нос закладывало, стоило ей меду поесть…

Чудище горько и растроганно улыбается.

— Я знаю, — отвечает он тихо.

Кому же знать, как не ему! Я роюсь в памяти, ища, чем бы утешить его.

— Она была сильна духом. И часто смеялась.

По крайней мере, вначале. Это-то в конце концов и растопило мою твердокаменную решимость никогда не сближаться с новыми женами д'Альбрэ.

В комнате становится тихо. Мы молчим, предаваясь каждый своим воспоминаниям.

— Я за ней приезжал, — говорит Чудище затем.

— Что? — переспрашиваю я, уверенная, что не расслышала.

— Я за ней приезжал, — повторяет он таким тоном, словно речь идет о чем-то самом естественном и простом.

Если бы!.. Скольких жен замучил д'Альбрэ, сколько подданных ни за что ни про что сжил со свету, но ни у кого из обиженных не нашлось заступника. Ни разу! Ни одна живая душа не решилась призвать графа к ответу!

Весь мой привычный мир становится с ног на голову. На целую минуту я попросту теряю дар речи. Тысячи вопросов роятся в голове, вот только дочери Мортейна не пристало их задавать.

— Что же тогда случилось? — спрашиваю я наконец, стараясь не допустить в голос ни малейшего чувства и не поднимать глаз от повязки, которую готовлю.

— Когда уже на третье письмо подряд не воспоследовало никакого ответа, я понял, что-то не так, и, отпросившись со службы, поехал к сестре. Прибыв в Тонкедек, постучался в ворота, но меня не впустили. Я не пожелал тотчас же отбыть восвояси, и двенадцать вооруженных воинов выехали наружу показать мне путь. — Чудище тянет руку к длинному рубцу, уродующему левую половину его лица. — Они слегка подправили мою внешность.

— Но все-таки отпустили живым?

Он негодующе зыркает на меня:

— Никто меня не отпускал. Я прорубил себе путь на свободу.

— В одиночку против двенадцати?

Он пожимает плечами… и вздрагивает от боли.

— На меня снизошло боевое неистовство. — Он сияет улыбкой, в глазах на одну часть веселья — две части погибели. — Я зарубил восьмерых, а прочие на карачках уползли обратно к д'Альбрэ — объяснять, что с ними случилось. — Потом улыбка гаснет, и у меня дух перехватывает от безнадежного отчаяния и скорби на его лице. — Как только мы упрочим корону герцогини и заставим французов считаться с ней, я снова наведаюсь к д'Альбрэ. И на сей раз ему придется заплатить по счетам.

У меня хватило здравомыслия умолчать о том, что Элиза умерла, пытаясь мне помочь.

Утром мы готовимся к отъезду. Антуан с Жаком прямо-таки рвутся немедленно седлать лошадей погибших французов, вооружаться их оружием и следовать за нами в Ренн, но мы отказываемся от их услуг. До Ренна отсюда не менее двенадцати лиг, и повсюду снуют разъезды, высланные д'Альбрэ. Нам потребуется помощь всех богов, чтобы счастливо миновать препятствия, и мальчишек с собой брать слишком опасно.

— Лучше встретимся в Ренне недели через две, — обнадеживает их Чудище.

Приходится им удовлетвориться замыслом, родившимся во время завтрака. Отец с сыновьями седлают французских лошадей и навьючивают на них мертвецов. Потом берут плащ, который Янник позаимствовал у разведчика д'Альбрэ, и привязывают его к руке одного из французов.

— Хорошо бы это привело к заварушке между лягушатниками и графом, — говорит Гвийон. — Глядишь, наша хитрость и даст вам еще чуток времени.

Крестьянская смекалка! Вот только боги навряд ли будут настолько сговорчивы.

Гвийон с мальчиками уводят жутковатую вереницу на юг, а мы с Чудищем и Янником едем на север. Мы между двух огней: с запада рыщут люди д'Альбрэ, с востока надвигаются воины Шатобриана, а его семья не чужая для мадам Динан, а стало быть, и для самого графа. И с востока тоже высылают разведчиков, в чем мы недавно и убедились. Однако деваться нам некуда. Нужно ехать, особенно если мы не хотим ненароком навлечь гнев д'Альбрэ на наших гостеприимных хозяев.

После истории с французами про семью крестьян нельзя сказать, что она ни в чем не виновата.