Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Я припасла пропитание лишь для двоих, и то дня на три. Учитывая обстоятельства, путь до Ренна займет раза в два больше. Исмэй, верно, сказала бы, что это не иначе всеблагой Мортейн прислал нам манну небесную. Я же склонна считать, что мы попросту наловчились воплощать в жизнь пословицу «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Вернувшись к очагу, я заново раздуваю огонь, чтобы приготовить очередную порцию припарок. Сплошное мучение для нашего страдальца, но и мне самой приходится нелегко. Руки у меня красные, распухшие от близости огня, от горячих, едких отваров. Ну и ладно, по крайней мере, по рукам меня за благородную девицу больше не примешь.

Маленький тюремщик возвращается с целым ворохом платьев. Я пытаюсь выбрать что-нибудь подходящее для Чудища. Воин, получивший нож в горло, был самым крупным, но его кожаный камзол весь в кровавых потеках. Что ж, используем его штаны и рубашку, а камзол позаимствуем у другого. Все прочее пойдет на повязки.

— Когда двинемся дальше, уведем их лошадей, — говорю я «горгулье». — Будет смена нашим мулам — сможем ехать быстрее.

— Я вам не мешок с репой, чтобы меня в телеге возить, — рокочет у нас за спиной Чудище. — Сказал же — верхом поеду!

Я медленно оборачиваюсь:

— Мы уже очнулись…

— Ага.

Я с трудом проглатываю вопросы насчет Элизы, готовые потоком сорваться с языка. Вместо этого я интересуюсь:

— И как это ты намерен держаться в седле, если в окно выглянуть не можешь, не упав в обморок? Ренн ведь в двадцати лигах отсюда.

— Вовсе я не падал… Между прочим, ехать по ухабам в этой вашей телеге — все равно что трястись в корзине с камнями! Я сяду на лошадь, а вы меня привяжите. Так не свалюсь, даже если сознание потеряю.

Вот тут я наконец вижу некое сходство между ним и его сестрой: это манера упрямо выставлять челюсть.

— Ты сидеть-то не можешь, — говорю я ему. — Куда тебе на лошади скакать несколько дней!

— Мне уже лучше, — заявляет рыцарь стойко. Теперь он здорово смахивает на мою сестренку Луизу — однажды ее свалила легочная горячка, но пропустить рождественские праздники она нипочем не соглашалась. — Вот, видишь?

Он поднимает раненую руку, и я вижу, что та в самом деле двигается куда свободнее прежнего. Я опускаюсь подле него на колени, говоря себе: это лишь для того, чтобы осмотреть его раны. Но, едва приложив ладонь к его лбу, я жадно всматриваюсь в глаза, вновь гоняясь за тенью Элизы. Ресницы у нее были совсем не такими длинными, темными и густыми. А вот сами глаза — точь-в-точь та же синь, разбавленная серебром.

— Тебя еще лихорадит.

— Верно, — нехотя соглашается он.

Я беру его руку. Багровые пятна — признак заражения — уменьшились наполовину.

— Но ребра…

— Обмотай их потуже, ничего с ними не случится. А с лошадью я и одной рукой управлюсь.

Я вновь смотрю в холодную синеву его глаз и вижу, что она совсем не холодная.

— А нога? Тебя же пикой пырнули!

Я откидываю одеяло. Опухоль еще держится, все бедро красное, воспаленное, и гной никак не выйдет наружу.

— Больно будет как у черта на сковородке, — ворчит Чудище. — Но это и к лучшему: хоть не засну в седле.

Этот малый воистину безумен, думаю я. Он и не в бою остается вдохновенным воителем.

— Все, что мне известно о горячке, отравляющей кровь, — говорю я, — требует от больного лежать смирно, чтобы хватило сил бороться с заразой.

— Приложи еще мешочек с сеном, — велит он, словно это сразу сделает его намерения более вменяемыми.

— И приложу, — киваю я.

Кажется, человек, ради которого я сунула голову в петлю, начинает помыкать мною, как последней служанкой. Это меня сердит.

Хотя, по сути, он прав! Я оглядываюсь на дверь. Во дворе лежат три мертвеца, и по спине у меня холодок пробегает при мысли, что люди д'Альбрэ едва не обнаружили нас.

— Ну хорошо, — уступаю я. — Попробуем.

Ибо д'Альбрэ раскинул широкую сеть, и, если мы не двинемся дальше, нас рано или поздно найдут.

В течение следующего часа наши планы приобретают некую определенность. Мы проведем в домике еще одну ночь, а как только начнет светать — сразу тронемся в путь. Я снова развожу огонь в очаге и готовлю припарки с лечебными травами. Когда отвар чуть остывает и уже не обжигает кожу до волдырей, я быстро-быстро заворачиваю жижу в тряпицы, чтобы не упустить жар. Как болят пальцы!

Я как раз покидаю очаг, когда со двора возвращается тюремщик с оружием погибших преследователей. «Горгулья» складывает принесенное поближе к Чудищу, потом сменяет меня возле рдеющих углей: надо же, в самом деле, приготовить что-нибудь для наших урчащих желудков.