Надя Яр - Стражи на башнях

Толпа вдруг ахнула и подалась назад, как перепуганная тварь. Из врат Твердыни Правосудия вышел Ли Дэйнс. Он остановился под Траурной Аркой. В его руках не было оружия, а на голове — шлема. Толпа поражённо затихла, а потом опять зароптала по мере того, как он спускался по широким чёрным гранитным ступеням, подсвеченным неоновыми полосами. Ли Дэйнс нисходил, безоружный, ко взвинченным молодым людям, жаждущим вырвать у него власть. Может быть, вместе с жизнью. Светлые глаза регулятора ясно выделялись в прорезях песчаной маски, сверкали в лучах искусственных солнц. Его униформа была под стать граниту, лишь на груди светился неоном золотой орёл города и его рода. Чёрные волосы Ли блестели проседью. Он был гораздо старше их, вдвое старше среднего человека в толпе.

Из-под своей мёртвой маски Ли смотрел на зверя-толпу живыми глазами. В этот момент она могла бы с лёгкостью убить его — затоптать, разорвать, забросать вырванными из мостовой камнями. Но она лишь переминалась с ноги на ногу, не решаясь шагнуть вперёд, стыдясь отступить. Лицо Ли вдруг появилось на всех телеэкранах вдоль Бульвара Теней. Он начал говорить, и голос разнёсся над многотелой тварью, над улицами, камнями, над светом, над городом.

— Евразия живёт по принципу «от каждого по возможностям, каждому по потребностям». Это не наш путь, он никогда не станет нашим. Мы в Новом Свете живём по принципу «каждому по труду». Каждому по труду его. По вкладу. По мере жертвы, которую он принёс.

Десять тысяч человек стихают и замирают. Они стоят под звуком этих слов, как мыши под веником. В нагом нахальном свете ночных солнц анархисты Ниневе смиряются и молчат.

— Вы — граждане. Город и его закон даруют вам гражданские права, неотъемлемые права. Двадцать пять лет назад мой брат Тони решил считать девять десятых из вас животными. Он решил обращаться с абсолютным большинством людей, как с опасным вредным скотом. Только за избранными, за людьми высокого духа, он признавал человеческие права. Ради закона, дарующего всем людям равные гражданские права, я принёс в жертву моего брата.

Молчание завладело Бульваром Теней, и толпа едва дышала, чтобы не нарушить звук молчания.

— Есть ли среди вас хоть один, кто трудится во имя города и закона больше меня? Кто внёс в Ниневе больший вклад? Принёс ли кто-то из вас ради вас подобную жертву? Если здесь есть такой человек, пусть он поднимется ко мне и скажет о своей жертве, и если он скажет правду, его голос будет весить в решениях о городе и о законе не меньше моего.

Слова Ли падали, как свинцовые капли, и разбивали зверя-толпу на отдельные совести, лица, тела и души.

— Что же? Это не ты, не ты и не ты. Никто из вас не поднимается ко мне, никто не порывается подойти ко ступеням. Я вижу, что здесь нет такого человека! И поэтому я — тот один, чей голос весит для города и закона больше всего. Согласно изначальным и неизменным традициям Нового Света моя жертва даёт мне это право. Традиция и жертва делают меня сувереном. Вы граждане, но вы не суверены! Суверенными являются лишь город и закон. Я и есть город и закон. Всё, что я делаю, я делаю ради города и закона, то есть ради вас, потому что вы — народ и только для вас и в вас стоит и закон, и город. Все мои права — одно право: право служить вам. Я — служение. Я есть, я выбираю, я решаю только для этого, и ни для чего иного.

Ли Дэйнс спускается ещё на ступеньку, ещё и ещё. Остановившись за три метра от толпы, он раскидывает безоружные руки в стороны и застывает в позе распятого, глядя из прорезей песчаной маски в глаза зверя.

Он стоит так и стоит. Толпа отступает и умаляется, редеет и расходится. На Бульваре Теней, перед Твердыней Правосудия, рядом с неподвижным человеком на ступенях остаётся только молчание.

Идея эксперимента пришла мне в голову в приёмной Северной башни. Потолок там расписан концентрическими кругами — традиционное построение мироздания. Минералы, растения, звери, люди… Внешние круги были безыскусны, просты и красивы. В центре был изображён Вечный Суд. Создатель восседал на небесном престоле, и масса живых существ перед Ним разделялась на два потока. Одни, Его верные, шли направо, в сияние вечной жизни. Художник оказался слабее выбранного им сюжета — все люди были там белесы, скучны и невзрачны, а животные и волшебные существа пресны и неинтересны. Другие, покидающие Суд налево, угрюмо тянулись в вечную гибель, в тень. Среди них были тысячекосты, вампиры, ящеры, хищные звери и другие красивые, сильные и таинственные создания. По замыслу дурака, составлявшего эту невозможную композицию, это были твари Врага. Сам Инлэ выглядывал из-за мрачно клубящегося горизонта, куда устремлялся поток несчастных проклятых — ужасный кровавый лик, лицо, с которого содрали кожу… Наместники Творца, архонты, указывали оправданным и осуждённым путь — в блаженство или во смерть — и восседали у ног Творца рядком, словно плохие русские матрёшки — такие же напыщенные, беспощадные и пустые. Проходя эту приёмную, я старалась не смотреть вверх, на картину. Анри Таннхойзера бы туда, ехидно думала я, вместе со всем его весёлым войском. Их присутствие внесло бы необходимое оживление в этот поганый процесс.