John Tolkien - Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)

Имраиль спешился и скорбно преклонил колена у носилок, чествуя воителя, чья доблесть спасла Гондор в роковой час. Поднявшись, он взглянул на Эовин и изумился.

– Но ведь это женщина? – сказал он. – Неужто жены и мужи Ристании бьются ныне бок о бок?

– Нет! – отвечали ему. – Одна лишь царевна Эовин, сестра Эомера, была с нами, и горе нам, что мы об этом не знали.

И князь подивился красоте мертвенно-бледной Эовин и, склонившись над нею, тронул ее руку.

– Ристанийцы! – вскричал он. – Нет ли меж вами лекарей? Она ранена, и, быть может, смертельно, однако, мнится мне, еще жива.

Он поднес к ее холодным губам свой налатник – и слегка замутилась сверкающая сталь.

– Торопитесь! – сказал он и отправил конника в город за помощью. А сам в знак прощанья низко поклонился павшим и, вскочив на коня, умчался в бой.

Все яростней разгоралась битва на Пеленнорской равнине, и далеко был слышен грозный гул сраженья: неистово кричали люди и бешено ржали кони, трубили рога, гремели трубы, ревели разъяренные мумаки. У южной стены города пешее гондорское воинство билось с моргульцами – их полку прибыло. Конница вся поскакала на восток, на помощь Эомеру: и Турин Высокий, Хранитель ключей Минас-Тирита, и владетель Лоссарнаха, и Гирлуин с Изумрудных Холмов, и князь Имраиль со своими витязями.

А Эомеру помощь была нужнее нужного: опрометью, безоглядно бросил он войско в атаку, и неистовый натиск пропадал попусту. Ристанийцы с налету врезались в ряды южан, разогнали конницу и разметали пехоту. Но от мумаков лошади шарахались, и громадные звери стояли, несокрушимые, словно башни, а хородримцы заново собирались вокруг них. Одних южан было втрое больше, чем всех ристанийцев, и подходили новые полчища из Осгилиата – запасные карательные войска, которые ожидали повеления вождя грабить взятый Минас-Тирит и опустошать Гондор. Вождя прикончили, но теперь начальствовал управитель Моргула Госмог: он-то и погнал их в бой. Были тут бородачи с бердышами, и дикари-воряги из Кханда, и темнокожие воины в багряных плащах, и черные троллюди с юга – белоглазые, с длинными красными языками. Одни устремились в тыл ристанийцев, другие – на запад, чтобы перекрыть путь подмоге.

И как раз когда счастье изменило Гондору и его соратникам, когда снова померкла надежда, с городских стен послышались крики. Время было полуденное, дул порывистый ветер, дождь унесло на север, и сияло солнце. В ясной дали взорам сторожевых предстало страшное зрелище.

За излучиной Харлонда Андуин тек напрямик, широко и плавно, и корабли бывали видны за несколько лиг. На этот раз городские стражи в ужасе и смятении увидели темную армаду на блещущей Реке: галеры и другие большие гребные суда шли под раздутыми ветром черными парусами.

– Умбарские пираты! – кричали люди. – Умбарские пираты! Смотрите! Плывут умбарские пираты! Значит, Бельфалас взят, захвачены устья, и Лебеннин во власти врага. Пираты плывут сюда! Это приговор судьбы!

И без приказа – приказы отдавать было некому – кинулись к колоколам и ударили в набат; трубы затрубили сигнал к отступлению.

– Бегите к стенам! – кричали сверху. – К стенам бегите! Скорее спасайтесь в город, пока вас всех не перебили!

И ветер, который подгонял корабли, относил их призывы в сторону.

Но что там набат, что тревожные клики! Мустангримцы и сами уже увидели черные паруса. Эомер был за милю от Харлонда, с гавани наступали взбодрившиеся хородримцы, и вражеская рать уже отрезала его от дружины Дол-Амрота. Он поглядел на Реку, и надежда умерла в его сердце, и он проклял прежде благословенный ветер. А воинство Мордора с воплями дикой радости ринулось вперед.

Суров стал взор Эомера; гнев его больше не пьянил. По знаку его затрубили рога, призывая ристанийцев сплотиться вокруг хоругви конунга: он решил биться до последнего, спешившись и оградившись стеною щитов, и свершить на Пеленнорской равнине подвиги, достойные песен, хоть и некому будет воспеть последнего конунга Ристании. Он взъехал на зеленый холм и там водрузил хоругвь; и Белый Конь, казалось, поскакал на ветру.

Такие сказал он стихи, сказал – и рассмеялся. Ибо вновь охватило его упоение битвы: он был еще невредим, был молод, и был он конунг, достойный своего воинственного народа. С веселым смехом отчаяния он снова взглянул на черную армаду, грозя ей мечом.