Юрий Никитин - Трехручный меч

Через дверной проем шагнул, пригибая голову, чтобы не расшибить лоб, огромный детина. Обнаженный до пояса, как и я, только еще шире, толще, огромнее и даже выше на полголовы, отчего я, несмотря на избитость, переломанные кости, тяжелые цепи по ногам и рукам и колоду на шее, ощутил себя уязвленным, ну не любим мы, мужчины, тех, кто выше нас ростом, не любим.

В толстой волосатой лапе зажат эфес широкого палаша, настолько широкого, что это уже не палаш, а нож гильотины. Я зябко поежился, сказал быстро, видя, как этот гигант двигается к нам:

— А в какую темницу меня поместят?

Он ехидно улыбнулся:

— Надеешься на соседа? Мой благородный брат, чей трон я узурпировал, пал от моего меча сразу же, понял, дурачок? Я его попросту убил, а не бросил под надежную стражу в самую дальнюю камеру моей подземной тюрьмы.

Я запнулся, спросил довольно глупо:

— А его… сторонники?

Он кивнул:

— Хороший вопрос. Но для его сторонников плаха была достаточной, не так ли? Зачем людей мучить в подземельях?

Осман подошел и встал рядом с Темным Властелином, я его все-таки предпочитаю называть де Жюрминелем. Я не отрывал взгляда от широчайшего лезвия, для которого явно не существует ножен, такой палаш предназначен быть носимым в обнаженном виде. Де Жюрминель перехватил мой взгляд, ехидно усмехнулся.

— Но я все-таки уверен, — пробормотал я тупо, — что темница… гм… обязательна…

Он перебил:

— Что заставляет тебя думать такую глупость, что я брошу тебя в темницу?

Я удивился:

— А как же? Как иначе торжествовать, бахвалиться победой, чувствовать себя победителем? Убил — и все, нет длящегося ощущения победы, когда знаешь, что лютый враг наконец-то повержен, наконец-то в цепях, в любой момент можно прийти и плюнуть на него, вытереть ноги?.. Да только осознание, что в подвалах в цепях враг, придает вкус еде и вину, поднимает тонус и улучшает цвет лица! Кроме того, продляет жизнь, дает долголетие, улучшает сон, способствует лучшему усвоению пищи и процессу выделения, захвату свободных радикалов и поднимает общий иммунитет, который с годами, увы, слабеет!

Слушал он с интересом, призадумался на миг, тут же помотал головой:

— Все верно, но я как-то буду спать еще спокойнее, зная, что тебе отрубили голову. На моих глазах! А труп сожгли. А мелкие радости, что не буду видеть тебя в цепях… ладно, хрен с ними, безопасность выше.

Я потряс цепями:

— Да какая от меня может быть опасность?

Он пожал плечами:

— Сейчас нет. А вдруг появится? Не скрою, мне приятно смотреть на тебя в цепях. И приятно видеть, что ты видишь меня победителем. Да, это сладкое ощущение, его будет недоставать… Но, что делать, я не дурак, ты уже заметил? Эй, Осман!

Я сказал торопливо:

— Да разве можно приносить удовольствие в жертву целесообразности?

— Нужно, — ответил он.

Осман широко улыбнулся, рот стал как у гигантской жабы, глаза превратились в узенькие щелочки. Широкое лезвие ярко заблистало в свете факелов, а зубы Османа тоже блеснули в нехорошей усмешке. Он начал поднимать палаш, я вскрикнул торопливо:

— Ты сказал, будешь спать спокойно, если я буду казнен?

— Да, — ответил де Жюрминель.

— Но ты еще не отправляешься спать?

Он кивнул, глаза стали внимательными.

— Нет, а что?

— Ну тогда можешь насладиться торжеством хотя бы до конца дня, — предложил я с отчаянием. — Пока бодрствуешь, уж точно ничего не случится!

Он ухмыльнулся:

— Вообще-то, и, когда я сплю, ничего не случается, народ мне предан, но я не люблю рисковать.

— А когда-то любил! — сказал я с вызовом.

Он неожиданно кивнул:

— Откуда знаешь? Ах, догадываешься… Конечно, без риска не захватить эти владения, но вот удерживаю их я уже без риска. Но ты прав, тебя казнят ближе к вечеру. Я не хочу засыпать, зная, что мог бы избавиться от врага и не избавился. Напротив… сон мой будет несколько… беспокойным.

— Трус, — сказал я с чувством.

— Трусость, — ответил он спокойно, — свойственна высоким организациям. Только примитивы не понимают, что теряют, когда расстаются с жизнью. Я, к примеру, в своем королевстве наладил образцовый порядок. А всех повивальных бабок выслал из страны. Я построил хорошие больницы, теперь все дети рождаются только там. Сам понимаешь, от чего я обезопасился!

— Еще бы, — сказал я горько. — Если сирот помещать в приюты, тебя будут называть благодетелем. И никакие звери не подберут в лесу и не вырастят ребенка, что станет твоим убийцей.