Светлана Жданова: Неспетая песнь дракона

Удар у Ниррана был сильный, хорошо поставленный и сдобренный всем гневом и недовольством, так давно кипевшими под крышкой из спокойствия и безразличия. Стас сплюнул на снег кровь и зло усмехнулся. Когда драконы были против драки? Оба били так, словно действительно хотели уничтожить, стереть противника со света, расплатившись его жизнью за свою боль. Без жалости и сострадания. До отбитых внутренностей и сломанных ребер, так, чтобы полностью насладиться своими растоптанными чувствами и желаниями.

В какой-то момент, вынырнув из этой агонии, старший из них понял, что золотистые, солнечные глаза противника начали закатываться, а он сам медленно оседать на снег. А в его собственных руках сжимается цепь, обмотанная на шее Стаса. Пока разум цепенел от ужаса, тело само освободило дракона от пут и медленно опустило на бархан. Посадив его себе на колени, Нирран осторожно придерживая мужчину за плечи, заставил того откинуть голову, а затем громко и на пределе своих сил приказал:

— ДЫШИ!

Кровь в венах Стаса побежала быстрей, вспоминая десятков общих родичей и тех, что был общим, признавая Ниррана старшим над собой. Легкие расширились, наполняясь воздухом и кровью, тут же сплюнутой на выдохе.

Безошибочно найдя поврежденное место, сероглазый дракон положил на него руку, и в раненное тело тут же полилась целительная энергия.

— Откуда ты знаешь это заклинание? — осипшим голосом спросил Стас, все так же мягкой куклой лежа в чужих руках.

— Не ты один у нас такой умный. Заткнись и не мешай.

— А ты руку чуть пониже опусти, и я вообще стану тихим и ласковым.

— Придурок озабоченный, — улыбнулся Нирран, утыкаясь носом в темную макушку. — Никогда больше так не делай, Стас. Я же действительно мог убить тебя.

Запрокинув голову, Станислав сначала потерся лбом о подбородок, а потом коснулся носом щеки такого всегда холодного, взвешенного дракона. Он не злился, не обвинял, зная, что сам виноват, что перешел черту, заранее предугадывая, что Нирран выйдет из себя. Это была такая знакомая, темная, всепоглощающая страсть, с которой можно любить, а можно убивать.

TANATOS… [5] Но есть Драконы, что выбирают особый вид любви — ТАНАТОС. И этот TANATOS — есть любовь и страсть к разрушению. И в этом она подобна миссии Шивы. Это — особая власть отнюдь не зла, но разрушения и уничтожения, а следовательно — той стороны, что почему-то зовут темной, и что предшествует любому новому рождению. И что, почему-то, редко вспоминают как настоящую любовь… (Ян Словик «Трактат о драконах». Ч. 2, п. 69)

И это тоже — любовь.

— Ну и что? Ранис…

Разжав руки, Нирран посмотрел на свалившегося в снег дракона долгим немигающим взглядом. В темно-каштановых волосах его блестел снег, делая их еще больше похожими.

— Что? Я. Не хочу. Больше. Убивать.

«Тех, кто мне дорог.»

Несказанные слова повисли в воздухе, словно отравляя его. И всё перемирие резко закончилось.

Оставляя за собой горечь и серебряные браслеты, соединенные тонкой цепью.

После всего произошедшего за этот день в груди обоих стало как-то до невыносимости пусто, словно вся ненависть, что они породили, ушла как гнойный нарыв, оставив за собой воспаленную складку и возможность рецидива. Пока же…

Пока Стас смотрел в окно, на залитую огнями долину под Чертогами. Рядом, позвякивая цепочкой, разжигал камин его бывший враг и любовник. И было им вместе не так уж и плохо, просто еще немного саднило сердце, еще неслышно плакала душа, еще темнела бездна в глазах. Спокойно… впервые за столько лет им было действительно спокойно.

Задвинув решетку, Нирран еще какое-то время смотрел на игру пламени. Потом медленно встал и, приблизившись к замершему у окна дракону, осторожно обнял его за талию. Глубоко вздохнув, Станислав сразу как-то расслабился и откинул голову назад. Его губ едва ощутимо коснулись другие, привыкшие тонко сжиматься, но все ещё не забывшие вкус друг друга. Пальцы провели по виску, ощущая под собой бьющуюся жилку. И снова, как всегда, так знакомо, золотые глаза напротив серебряных, но уже не прикрываясь насмешками и холодностью. Просто смотреть, пока не начнет кружиться голова, пока не растворишься в этой зыбкой глубине, не прочувствуешь, не поймешь. Зачем говорить, когда напротив кривое зеркало твоей собственной души, когда в вытянутых зрачках напротив отражается твое лицо и твоя бездна, твоя боль… и твоя любовь. Проскользить подушечками пальцев по щеке, коснуться кончиком языка уголка губ. Маленькая нежность, которая дороже больших весомых слов.