Генри Олди - Рассказы

В первые дни трупов было так много, что ошалевшие от счастья вороны устроили себе роскошное пиршество. Из-за радиации воздух был почти стерилен, и птичья толкотня растянулась на недели, потом – на месяцы… Процесс разложения шел медленно, и когда многие из стаи лысели и умирали посреди гама и хлопанья крыльев – их тела оставались нерасклеванными. Крылатые собратья из более удачливых – они предпочитали человечину.

Постепенно вороны заметили, в каких местах их подстерегает невидимая смерть, и больше не залетали туда. Еды со временем оставалось все меньше, все труднее становилось отыскать не тронутые гнилью и клювами тела; а о том, чтобы поймать крысу, вообще не могло быть и речи. В первые дни после Конца крысам, вопреки всем прогнозам, почему-то повезло гораздо меньше, чем воронам. Угрюмые птицы копались в развалинах, перелетали с места на место, разгребая легкий шуршащий пепел; и никто не хотел понять, что времена сытости канули в небытие…

…Ворона сидела на берегу и ждала. Море нередко выбрасывало на берег что-нибудь съедобное: раздавленную морскую звезду, краба, сварившегося в собственном панцире, фиолетовую медузу… Ворона была голодна и сердито косила налитым кровью глазом на грязную пену прибоя. Ничего. Плохая эпоха. Особенно плохая после недавнего, чуть тронутого огнем изобилия… Ворона хрипло каркнула, и в скрежете ее горла на миг проступило забытое слово навек ушедшей расы. Чужой расы. Вкусной и обильной. И теперь никогда больше… Никогда.

Очередная волна с безразличным шелестом лизнула сырой песок берега и откатилась, подобно всем предыдущим, оставив после себя серые опадающие хлопья и некий предмет, совершенно неуместный на унылом однообразии побережья. Съедобность предмета была весьма сомнительной – и все же ворона заковыляла к бугорку медленно оседавшей пены, из которого выглядывало что-то темное и блестящее…

На песке лежала старинная пузатая бутылка зеленого стекла, надежно заткнутая просмоленной пробкой. Ворона покосилась на пробку сначала одним глазом, потом другим… Наконец природное любопытство взяло верх. Птица осторожно клюнула пробку. И еще раз – уже увереннее… Когда черной взломщице удалось пробиться сквозь слой окаменевшей смолы, дело пошло быстрее: трухлявое дерево легко крошилось под ударами крепкого клюва. Ну вот, еще разок, и еще, и…

Испуганная ворона едва успела отскочить в сторону. Желто-бурый дым, рванувшийся из бутылочного горлышка, облаком поднялся вверх и сгустился, образовав обнаженную многометровую фигуру с разметавшейся агатовой гривой и бронзовой кожей.

– Слушаю и повинуюсь! – прогремел над мертвым берегом низкий голос гиганта.

Тишина была ему ответом. Только шорох серых волн, только тоскливый свист ветра.

Джинн поежился.

– Где ты, о повелитель, освободивший меня?! Что прикажешь: разрушить город или построить дворец?..

Ворона недоверчиво переступила с ноги на ногу и решила пока не приближаться.

Джинн в растерянности огляделся по сторонам и с ужасом и недоумением увидел дымящиеся руины, свинцовое море и то, что местами выглядывало из-под вздымаемого ветром пепла. Он вздрогнул и невольно сделал шаг назад, по направлению к давно знакомой бутылке. Шаг сотряс застывший пляж, и ворона истошно закаркала. Джинн повернул голову.

– Что прикажешь, о повелитель? – джинн присел перед птицей на корточки, и в пронзительных глазах его появилась некая обреченность.

Ворона насмешливо взъерошила перья. Джинн уже знал, чего хочет голодная птица, но все же предпринял безнадежную попытку изменить судьбу.

– Может, я лучше построю дворец? – робко спросил джинн. – Или разрушу город…

Ворона глянула на развалины и нахохлилась. Джинн тяжело вздохнул и принялся за работу…

…Мельчайшие комочки первобытной протоплазмы сливались воедино, жадно поглощая питательные вещества из пронизанного ультрафиолетом густого теплого бульона; они делились, множились, структура их быстро усложнялась, сильнейшие пожирали слабых и выживали, и жизнь уже выбиралась на сушу, расползаясь по новым, еще неизведанным пространствам…

Гигантские ящеры бродили между гигантскими папоротниками, грозный каток оледенения утюжил вздрагивающую планету, и первая обезьяна уже взяла в мохнатые руки палку… и люди в колесницах метали дротики в бегущих варваров, и горел Рим, и горел Дрезден, и первый ядерный гриб вырос над секретным полигоном, и трясущийся палец уже завис над алой кнопкой…