Виктор Некрас - Ржавые листья

Рогнеда косо глянула на небо, закусила губу. Вечер, наконец, настал, и доля её пришла.

Великая княгиня досадливо стукнула кулаком по дверному косяку и отворотилась от двора. Когда у неё ничего не вышло даже с местью, она ждала, что её казнят немедля, да только князь-рабичич, мерзавец, заставил помучиться. Нет ничего страшнее ожидания смерти, особо когда у тебя ничего не вышло в цели всей твоей жизни. А целью всей жизни Рогнеды была месть. Ныне она проиграла всё, больше не к чему ей стремиться.

Как это не к чему?!

Рогнеда обернулась, словно услышала чей-то гневный голос, до того ясно послышалось. Мати-Макоше, а не ты ль вздумала наставить неразумную бабу?

Изяслав!

Великая княгиня, замерев на месте, несколько мгновений тупо смотрела в пространство, потом сорвалась с места, бросилась с гульбища в покои.

Владимир Святославич шагал по переходу стремительно — только развевались полы красного жупана. Лик великого князя был страшен, и с его пути, перешёптываясь, сами собой разбегались слуги, стража же теремная только замирала навытяжку с каменными ликами. Слух про покушение Рогнеды на мужеву жизнь уже пронёсся по всему терему, и дальнейшая судьба старшей из великих княгинь не была загадкой уже ни для кого. И всем было ведомо, зачем он сей час идёт на женскую половину терема.

У двери в покои Рогнеды великого князя встретила чернавка. Поклонилась молча, глянула косо.

— Что ещё?! — свирепо рыкнул Владимир.

— Не казни госпожу, Владимир Святославич, — еле слышно произнесла чернавка.

— Чего?! — великий князь на миг задохнулся от гнева. — Ты… как смеешь?! Да я тебя саму казнить велю, чтоб знала, перед кем хайло раскрывать!

— Казни! — чернавка топнула ногой. — Ты перед госпожой виноват, а не она перед тобой. Она в праве мести!

Негоже подымать витязю, а тем паче князю руку на женщину. Моргнуть не успела чернавка — могучая оплеуха великого князя смела её в сторону, дверь отлетела с грохотом, и только красный жупан мелькнул в дверном проёме. Чернавка приподнялась на локте, утирая кровь из разбитого носа.

Рогнеда ждала Владимира в праздничном уборе — сидела в кресле словно каменная.

— Вырядилась, — процедил великий князь. — Готова.

За минувшие годы первая красавица Руси сильно переменилась. Точёный облик осунулся и похудел, беззаботный ласковый взгляд стал хищно-подозрительным, в глазах под серым пеплом равнодушия таилась раскалённая сталь ненависти.

— Смерть надо встречать торжественно, — ответила Рогнеда презрительно. — Тем паче, она меня от тебя избавит.

Она медленно встала.

— Казни, рабичич, — глянула в очи с ненавистью — великий князь аж отступил, заслоняясь рукой, словно от нестерпимого сияния.

Владимир сжал кулаки. Да что ж это такое? Она вновь побеждает его? Как всегда! Не может быть такого, чтоб её бабий дух был сильнее его, витязя духа! Дурная кровь ударила великому князю в голову. Какие там каты, сам казню змею, — пронеслось кровавым сполохом.

Рука невольно лапнула по поясу, отыскивая рукоять меча.

Меча не было. Только нож, верный спутник любого мужчины-русича.

Великий князь вдруг ощутил спиной чьё-то присутствие. Опять чернавка? Он оборотился.

Изяслав смотрел прямо, на губах играла улыбка. Семилетний мальчишка, дитя ненависти и насилия, протягивал отцу меч.

— Прими, отче.

— Ты… — Владимир не мог найти слов. Пальцы сомкнулись на ножнах, принимая меч из детских рук.

— Казни мать, да только меня переже, — Изяслав стиснул зубы, на челюсти вспухли желваки. Ого, да это ж орёл будет, — подумал великий князь невольно. Глянул на Рогнеду.

Рогнеда стояла прямая, бледная, как мел, неотступно глядя мужу в глаза, и лик её был сей час донельзя хорош. Владимир даже невольно залюбовался.

— А не убьёшь меня, мстить стану, — докончил Изяслав, гордо подняв голову.

Пальцы разжались сами собой, меч брякнул о половицы.

— Кто бы ведал, что ты здесь, — досадливо бросил великий князь, не глядя на сына, и выскочил из покоя, хлопнув дверью.

И только тогда Рогнеде изменила выдержка, и она дала себе волю — упала на лавку и разрыдалась. Изяслав молча поднял с пола меч, сел на лавку рядом с плачущей матерью и гладил её по вздрагивающей спине.

— Не плачь, мамо. Я не отдам тебя ему. Никогда.

Изяслав так и не сомкнул глаз за всю ночь, то и дело хватаясь за меч при каждом шорохе. Мальчишка за одну ночь стал взрослым. Слёзы текли по щекам, но он утирал их, не замечая того, и посмей ему кто сей час сказать, что он плачет — пожалуй, с нагим мечом бросился бы на обидчика.