Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

— Нет! Не убивай его, витязь!

Наваждение спало. Шепель остановился, тяжело дыша и вытирая с губ пену. Парень стоял, как соляной столп.

— Что это с ним?

— Это я его, — вздохнула Любава. — Я же сказала, что кое-что могу. Но без тебя я от троих не отбилась бы. Спаси тебя бог.

— Не стоит, — усмехнулся кметь. — Что же теперь с ними делать-то? Тому-то я вроде бы переносицу сломал. А с этим и вовсе…

— Да у него просто руки отнялись, только и всего, — Любава что-то прошептала, и парень неуверенно задвигался. — Проваливай отсюда, и чтоб я тебя больше не видела. А не то такое сделаю, — ни одной девке не нужен будешь. Не веришь?

Парень опрометью ринулся в дверь, — в сенях вновь раздался грохот.

После того ещё час прошёл в трудах — Шепель чинил сломанную парнями дверь, а Любава — сломанную Шепелем переносицу.

— Чего же они от тебя хотели-то? — спросил кметь, возясь с дверью.

— Известно чего от девки хотят, если ночью вламываются, — пожала она плечами. — Помнишь, я тебе про войтова сынка рассказывала?

Парень неопределённо пожал плечами — было, мол, что-то такое.

— Это который кривой да рябой? — припомнил он.

— Ну да, — Любава вдруг засмеялась, не прекращая своего занятия. — Ну так вот это он есть, которому ты переносье-то сломал.

Шепель с любопытством глянул на покалеченного им парня. Не настоль уж тот и кривой да рябой…

Ведунья снова засмеялась — должно быть, угадала, про что подумал кметь.

— Никто мне не нужен, опричь тебя, витязь, — она встала, отряхивая руки. — Пойдём-ка, проводишь меня до дома этого недоумка — скажу родным, чтоб пришли и забрали.

— А они тебя не…

— Ты думаешь, я им правду скажу? — усмехнулась Любава. — Скажу, прибежали девки до меня, сказали, Прилук, мол, покалечился, помоги.

— А эти? — Шепель кивнул на лежащего.

— А эти тем более промолчат. Стыдно станет.

Спорить кметь не стал.

Родичи покалеченного и впрямь слова не сказали — споро уволокли парня, бросая на Шепеля любопытные взгляды. Он молчал, предоставив Любаве объясняться. Девушка вышла проводить войта и его домочадцев за ворота, а кметь остановился у сосны за избой.

Летняя ночь обволакивала тёплым полумраком, тихо шептала в уши. Стрекотали кузнечики, с других улиц слышались голоса, пищали комары, тонко и многоголосо звеня над ухом. В небе мигали золотые искры звёзд.

Шепель вдруг понял, что впервой за полгода ему дышится так спокойно и безмятежно.

Любава подошла сзади, коснулась плеча ладонью.

— Ты замечательный, — сказала шёпотом.

— Не верь, — так же шёпотом ответил кметь, притягивая ведунью к себе. — Это я только прикидываюсь таким хорошим.

Любава засмеялась и спрятала лицо на плече у Шепеля.

Выкатилась луна и залила улицу серебром. Снова навалилась тишина, — особая, деревенская. Громогласно звенели кузнечики, где-то у околицы неуверенно лаяла собака, изредка, через раз, повизгивая. Огромная, зеленовато-серебряная луна зацепилась краешком за лес. А с севера длинными полупрозрачными полотнищами наползали косматые облака.

— Пойдём, мой витязь, — шёпот Любавы обжигал ухо. У Шепеля невольно перехватило горло, и он только молча кивнул.

Половицы крыльца скрипели под ногами негромко, и, как ему показалось, насмешливо. Когда за его спиной захлопнулась дверь, Любава оборотилась навстречь. Её волосы щекотали Шепелю лоб, а губы были мягкими и тёплыми, они ждуще распахнулись навстречь.

Сова Ночка, услыхав стон, полный любовной муки, приоткрыла один глаз, с осуждением посмотрела на сплетённых в объятии нагих людей и отворотилась, нахохлясь.

Очнулись они, когда в окно уже бесстыже заглядывала луна. Любава лежала щекой на плече кметя, гладя жёсткие курчавые волосы на его груди. Во дворе звучно фыркали и жевали сено кони Шепеля.

— О чём задумалась? — кметь ласково провёл пальцами по щеке ведуньи.

— Да так, — девушка погрустнела на миг, но тут же засмеялась. Подняла голову. — Ладо, а сейчас как — не страшно обнимать ведьму?

Он тоже засмеялся:

— Да какая же ты ведьма?

Они лежали в обнимку и шептались, — любовь не располагает к громким разговорам. Шепель гладил Любаву по плечу, щекотал губами ухо, ловил за серебряную серьгу. Девушка досадливо морщилась.

— Сколько тебе говорить — не люблю щекотки.

И тут же сама принималась гладить его по лицу, перемежая шёпот поцелуями.

— У меня предчувствие дурное.

— Какое? — Шепель удивлённо приподнял брови.

— Ничего из нашей любви хорошего не выйдет. Всё кончится очень плохо.