Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Шипело и трещало на костре жареное мясо, брызгало жгучими каплями кипящего сала. Пахучая медовуха тёмной струёй плеснула в чаши, запах щекотал ноздри.

— Выпей, Несмеяне, — Корнило протянул чашу полоцкому гридню.

Несмеян чашу взял, но пить не спешил, крутил её в пальцах.

— А зачем ты, Корнило, северскому старшому сказал, что сам по себе? — спросил он, глядя на резко белеющий степной окоём и гадая, достаточно ли отдохнул конь. — Ай Ростиславу Владимиричу больше не служишь?

С южной окраины стана раздалось ржание коней и приветственные выкрики. Корнило глянул в ту сторону и встал.

— Славята приехал, — он усмехнулся и сказал с горечью, поворотясь к кривичу. — А князю мы все сейчас не служим… потому — некому служить. Помер Ростислав Владимирич.

Чаша выпала из рук Несмеяна, звонко брякнув о ножны меча покатилась по снегу, расплескала медовуху.

— Как? — ахнул полочанин. — Когда?

— А вот Славята тебе про всё и расскажет, — кивнул Корнило в сторону подходящего к ним высокого седоусого гридня.

— А я-то послом к вашему князю ехал, — вздохнул Несмеян, снова крутя чашу в руках. Был уже вечер, кмети Славяты раскидывали войлочные шатры, собираясь ночевать в поле, палили высокие костры. Были сказаны уже почти все слова про смерть Ростислава Владимирича, про то, как отравил его приезжий грек, про то, как отказалась от Ростиславичей Тьмуторокань. Теперь Несмеяну в Тьмуторокани и делать-то было нечего, слово-то от Всеслава Брячиславича было к самому Ростиславу, а не к господе тьмутороканской.

— А, — понятливо кивнул Славята, но тут же переспросил, видно, чего-то всё же не уразумев. — А зачем? Посол ваш, Владей-гридень недавно только у Ростислава Владимирича был. Ай про что-то не уговорились?

— Вот про то я и должен был у Ростислава Владимирича спросить, — тяжело сказал Несмеян, глядя на Славяту исподлобья. — Видно, что-то не по-нраву стало Ростиславу Владимиричу…

— Ты это про что? — в голосе Славяты тут же лязгнула сталь, на челюсти вспухли желваки. Вмиг почуял Ростиславль старшой недоброе в словах полочанина. — Ты князя нашего не смей порочить!

— А про то я, Славята Судилич, что порубили наше посольство на Лукоморье из головы в голову, — глядя гридню в глаза, отчётливо с расстановкой сказал Несмеян. — Один только друг мой спасся, гридень Витко, ты его по Волыни ещё помнить должен.

— А Ростислав-князь тут каким боком?! — Славята уже стоял на ногах, хватаясь за рукоять меча.

— А таким, Славята Судилич! — Несмеян тоже стоял, чуть наклонясь вперёд. И меч обнажить не опоздал бы, если чего. — Порубили Владееву чадь Вышата Остромирич и Порей со своими людьми! И я не просто в Тьмуторокань ехал, а — суда над Остромиричами просить!

Славята на мгновение замер, сверля Несмеяна взглядом, потом хрипло потребовал:

— Поклянись!

Несмеян вырвал из ножен узкий острожалый нож, ткнул себя в запястье. Брызнула кровь, окропила снег, проточила ход до мёрзлой земли.

— Клянусь кровью своей и Макошью, Матерью Сырой Землёй, и волей Перуновой и Велесовой!

— Ну, Вышата… — процедил Ростиславль старшой с ненавистью. — Ну, Вышата!..

Тропинка вильнула, и глазу открылся широкий склон холма, стекающий к реке. Ветерок приятно обвеял лицо, и Шепель ненадолго остановился — оглядеться. По всему склону, вдоль берега, протянулась весь — не меньше полутора десятков рубленых изб. Весь немаленькая. Красный Яр.

Шепель весело прищурился, отыскивая знакомый дом, в котором не был полгода. Сосну во дворе кметь заметил издалека, и сердце вдруг стукнуло невпопад.

Вечерело, солнце уже задевало краем тёмно-зелёную стену бора на том берегу Буга, и Шепель поторопил коней.

Околица скрывалась за серой стеной высокого прошлогоднего бурьяна, качавшего головками на лёгком ветерке. Шепель миновал широкий проём в огороже, проехал мимо играющих в пыли ребятишек, не обращая внимания на их любопытные взгляды, остановил коней около знакомого плетня, спешился и накинул поводья на кол в прясле.

Изба Любавы была небольшой — крытая тёсом, низкая, рубленая в лапу полуземлянка, с двумя подслеповатыми окнами у самой земли. Шепель несколько мгновений разглядывал избу, вспоминая всё, что в прошлом году пережил в этом доме, потом решительно толкнул калитку. Всё так же — ни стаи, ни сусеков. На заднем конце огороженного плетнём дворика — несколько яблонь и вишен, да ещё высилась высокая кондовая сосна, на Новогородчине такие зовут корабельными.