Людмила Музыка - Город духов

Город не выпускал меня, заявляя права на свою собственность. И я ненавидел его за это.

После десятой неудачи я сдался.

Тогда я начал пить. Дни превратились в один бесконечный кошмар, в котором одна бутылка сменялась другой, а собеседники казались похожими, как близнецы. Или это был один и тот же человек? Не важно. Я не вылезал из нижнего города, меняя один бар за баром. Рядом все время вертелись какие-то новые знакомые и женщины, которых я даже не запоминал в лицо. Когда меня вышвыривали из одного места, я шел в другое. Если конечно мог дойти.

Не знаю, сколько это продолжалось. Но после очередной бутылки какого-то дешевого пойла меня осенило. А зачем я вообще живу? Оказалось незачем.

Тогда я решил покончить с собой. Оптимист. Можно сказать, мечтатель. Стоило вспомнить историю с Загром. Но я тогда уже не соображал. И на что я надеялся?

Оружие мне показалось не достаточно надежным. Наверное, какие-то воспоминания от встречи с осведомителем остались. Возможно, смерть здесь должна быть более «естественной». Что я имел в виду под этим понятием — сам не знаю. Я был так пьян, что даже не осознавал, что делаю. Повешение мне тоже почему-то не понравилось. И я решил броситься кому-нибудь под колеса. Вспомнить о том, что в городе нет автомобилей и тем более поездов, а только конный транспорт, удалось не сразу. И тогда мой выбор пал на бесконечное падение в бездну. То есть прыжок с самого высокого в городе здания. Но в центральную башню меня не пустили. Конечно, после того, как я заявил, зачем явился. Пришлось довольствоваться крепостной стеной одного из замков, благо, та была высотой не меньше двадцати метров. Зачем им такие в городе?

В общем, на стену я залез, потом посмотрел вниз и… протрезвел. Вспомнил, что высоты я с детства боюсь, и живу всегда не выше второго. А тут такое! Мысли о самоубийстве как не бывало. Но… Если честно, я до сих пор уверен, что это кто-то подстроил. У меня из-под ноги выскальзывает камень, и я лечу вниз. Кажется, я еще успел закричать. Потом была тьма.

Первым пришла мысль о глупости произошедшего. Взобраться на стену, чтобы прыгнуть вниз, а потом нечаянно упасть оттуда. Потом пришла боль. Врагу не пожелаю испытать этого. Болело все: с головы до ног. Я ощущал каждый мускул, каждую косточку так остро, что хотелось только одного — вернуться назад в беспамятство. Город наказывал провинившегося.

А потом чья-то прохладная ладонь опустилась на мой лоб. Я в жизни не испытывал ничего приятнее. Прохлада приносила некоторое облегчение. Потом вернулись зрение и слух.

Я лежал на спине с раскинутыми в стороны руками возле той самой злополучной стены. И она нависала надо мной, насмешливо ощерившись зубцами. Так мне тогда показалось. Вокруг было тихо. Этот район оказался не слишком многолюдным. Потом картину стены заслонила чья-то фигура.

— Как вы себя чувствуете? — спросил женский голос, и я удивился тому, сколько участия было в нем. Раньше казалось, что местные жители просто не способны на милосердие. Они могли любить, ненавидеть, дружить, завидовать, но сочувствие не испытывали никогда.

Наконец, мне удалось рассмотреть ее: невысокая, худенькая девушка лет семнадцати-восемнадцати, в простеньком сером платье. Она была бы какой-то незаметной, если бы не огромные глаза цвета ясного неба. Она смотрела на меня с грустью и пониманием.

Ее звали Флориана, и жила она на улице Желтого Дождя верхнего города. Это был один из самых отдаленных, а потому, самых тихих районов. Она редко покидала его. Редко знакомилась с людьми. Не потому, что не хотела. Просто, люди избегали ее. К ней никогда не приходили гости, никто не приглашал ее к себе. И она привыкла к своему одиночеству. Оно стало составляющей ее сущности. Я понял это, едва переступив порог ее жилища. Наверное, я был первым, кого она пригласила за долгое время.

У нее был милый уютный дом. Всюду висели картины, и я сразу заметил кисти и краски на специальном столике в углу. Она замечательно рисовала. Конечно, я не ценитель и плохо разбираюсь в живописи, но ее талант не нуждался в искусствоведах.

Она заваривала прекрасный чай и умела слушать. Кажется, я признался тогда ей во всем. Рассказал обо всей своей жизни. Она не перебивала, давая мне возможность выговориться. Иногда рассказывала сама. В ее жизни не было тайн, которые нужно скрывать, и я ни на секунду не усомнился в ее искренности.

Наверное, тогда мы узнали друг о друге даже больше, чем смогли рассказать. Я смотрел на нее, и боль медленно отступала. Я знал, что та не исчезнет совсем, а только затаиться где-то глубоко внутри. Но так было легче, так можно было жить.