Ольга Михайлова - Гибельнве боги

Но и это он мог перенести. Распад любви был ведом ему и не пугал. Однако, старуха Леркари, чертова ведьма, вполне определенно предостерегла его от той внешней уязвимости, порождаемой угрозой любимому нами. Если подлецы, вроде Нардолини или Пинелло-Лючиани, поймут, что это существо дорого ему — страшно представить, что они могут вытворить с ней. Пойми они все — она будет их заложником в этой кровавой и дьявольской игре.

А раз так — нужно немедля выкинуть все из сердца, выжечь каленым железом, преодолеть и забыть. Ничего не было, все померещилось, все — пустой фантом. Господи, помоги, внемли воплю моему, утверди меня на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. В тени крыл Твоих укрой меня от лица нечестивых, нападающих на меня, — от врагов души моей, сделай неуязвимой душу мою, да не войдет в нее искушение блудное и греховное, помоги мне, ибо я изнемогаю…

Зыбкий, как дождевые разводы на стекле, колеблющийся сон, в конце концов, за полночь смежил его отяжелевшие веки. Джустиниани спал, но его взбудораженный мозг рождал фантомы, ему снилось, что Джованна похищена, украден и ларец, он видел себя в липких путах, легко рвал их, но его плечи тут же стягивали новые оковы. При этом сон его был неглубок, он слышал возню кота в комнате, бой часов в столовой, писк залетевшего в спальню комара, чувствовал, как нагрелась подушка под его щекой, и понимал, что почти не спит. Но перед рассветом — подлинно провалился в пустоту, не помнил себя, но сон настиг его и там, во мраке вдруг просветлело, душа его наполнилась елеем, казалось, по венам струится не кровь, а мёд, вкус мёда был и на губах. Пришел я в сад мой, набрал мирры с ароматами, ел соты с медом моим, пил вино мое с молоком моим. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее… Нарцисс Саронский, лилия долин! От благовония мастей твоих имя твое — как разлитое миро… Джованелла, Джови, Джанна, Нанна, Нинучча, Нинни…

Он проснулся внезапно — с новым странным пониманием, ещё не осмыслявшимся, но прояснившимся. Ему казалось, туман таял и прореживался, в голове мелькали, как фрагменты сна, воспоминания былого. «Я хотела извиниться перед вами. Я обидела вас, я не должна была говорить, что не хочу за вас замуж…» Она подумала, что задела его, чувствовала себя виноватой…Письмо Марии Убальдини. Она тогда резко отозвалась о ней, и выскочила из столовой, вызывающе хлопнув дверью. Хлопала она дверью и тогда, когда замечала его насмешки и несерьёзное отношение к ней, мрачнела, когда с ним кокетничали ее подруги, волновалась и нервничала по поводу его дуэли с Убальдини, резко и по-юношески бестактно интересовалась его чувствами к Глории Монтекорато, бесилась, когда он читал ей нотации и свысока поучал…

Понимание отрылось ему, как разъехавшийся театральный занавес обнажает глубь сцены. Идиот. Слепец. Она влюблена в тебя. Но осознание, что он любим, не обрадовало, а мгновенно вернуло его к исходному постулату. Значит, Альдобрандини был прав. Но почему, Господи? Джустиниани поднялся с кровати и позвонил Луиджи. Побрившись и одевшись, отпустил слугу и снова вошел в гардеробную. Старое венецианское зеркало отразило его в полный рост. Он долго разглядывал себя. Пожал плечами. Ни хромоты, ни уродства, ни косоглазия, ни падучей. Рост шесть футов, лицо… ну, люди не пугаются. Видел он рожи и похуже. Ну, почему его нельзя полюбить без дьявольских чар?

Он вспомнил и о дуэли. Приписывать ему дьявольскую неуязвимость мог, по его мнению, только дурачок Рокальмуто. Он на полголовы выше Убальдини и на пару стоунов тяжелее. Сила запястья, в принципе, тоже несопоставима. Только исступленная ненависть и ослепленная глупость могли заставить Умберто вызвать его. Но причем тут дьявол? Что подлинно сатанинского случилось с ним за последнее время? Видение у герцогини, дурацкий случай с Боргезе, чертов выигрыш в покер, дикое происшествие в Сан-Лоренцо с Пинелло-Лючиани, нелепое умение проникать взглядом в людские души и тела, чертов Трубочист с вольтом Ипполиты Массерано.

Ну… подумаешь!

Он понимал духовную опасность и сразу отказывался от действий там, где видел дьявольщину: отрекся от игры, раздал вольты, не встречался с девицами и избегал женщин, отводил глаза, когда видел болезни и мысли людей. Но причём тут любовь? Любовь-то тут причём? Какой дьявол толкнул его влюбиться? Вот если бы он влюбился в баронессу Леркари или герцогиню Поланти — тут еще можно было бы поискать дьяволово копыто, но девица молода и хороша собой. Немного наивна, но чиста и достаточно разумна. Она всегда ему нравилась, и не свались на него это дьявольское искушение — он давно бы разглядел ее. Ничего тут дьявольского нет. Он снова поморщился, вспомнив, как хотел отдать Джованну за Чиньоло. Нет, мальчик, тебе жениться рано — молоко у тебя еще на губах не обсохло. К тому же — он обещал дорогому родичу позаботиться о девице. Поклялся именем Господним и Пресвятой Девой дель Розарио.