Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1

Дамело приподнимается на руках, отталкивается от мшистого ковра — и вдруг, прорвав его, падает плашмя, неловко охнув и стараясь не придавить партнершу. Но под ним пусто, он лежит на грязной земле, один, смущенный, словно подросток, проснувшийся после мокрого сна. Все ясно. Проклятое шаманское снадобье, выворачивающее тебя наизнанку, точно сброшенные в спешке штаны.

Ничего-то у тебя нет за душой, Последний Инка, кроме сотен анонимных трахов, оставляющих после себя неловкость и пустоту. Весь объем твоей души заполнен пустотой и неловкостью, да желанием сбежать.

Кое-как поднявшись на колени и отдышавшись, индеец заявляет:

— Зато я любил красивых девушек. Уйму красивых девушек! — Он пытается шутить, из последних сил пытается. — И все друзья мне завидовали.

— Хорошо иметь друзей, у которых низкие моральные нормы, — хрипловатый голос во тьме вмиг разъясняет мальчишке, до чего ж он смешон. А его попытка прикрыться чужим восхищением — жалкая, безрезультатная.

Дамело удивлен: лунный бог, которому принадлежит вечерняя пора лжи и морок ночи, его не защищает, не закрывает своей серебряной броней. Всю жизнь молодой кечуа пользовался тем, что любовь ночное животное. Ему нравились клубы, где царила вечная ночь, вечерние смены — как часто они заканчивались охотой на теплое, податливое женское тело, тающее в сумерках! При свете луны все представлялось таким правильным, таким неизбежным, будто разум твой вошел в фазу затмения, а тело знает и помнит лишь свою жажду, подобную той, что иссушает вампира.

Потому-то индеец и не любил утро, убийцу волшебства. При свете утра ночные тайны, вскрытые солнечным скальпелем, грязнее грязи. От них хотелось отмыться снаружи и внутри — до самого дна души и даже глубже.

А может, Сапа Инка стыдился себя перед лицом Инти, своего прародителя и самого строгого судьи? Знал, что творит недостойное и стремился спрятаться под покров Мамы Килья, хранительницы всех тайн и заступницы всех влюбленных? Вот только влюбленным-то он и не был, ни разу не был. Значит, перед лицом лунных богов он тоже нечист и виновен.

Пришла пора отмыться.

Чистый будешь, ехидно говорит себе Дамело. Чистый до скрипа. Или проснешься мертвым. Но и свободным от ревности, которая годами не отпускала, держала цепко, искала бреши, требовала ответа. От ревности, на мысли о которой навел тебя лунный айяуаскеро, аккурат перед тем, как поднести чарку и отворить в твоем мозгу все дверцы, открыть шлюзы, выплеснуть отстойники.

Индеец бредет сквозь ядовитую, парную мглу, кожа зудит, стянутая подсыхающей грязевой коркой. Пускай его далекие предки мылись глиной, сидели, обмазавшись ею, словно рыба, приготовленная для запекания на углях, раскрашивали себя глиной для праздников и охот, разгуливать в этой косметической маске оказалось неприятно. Одно хорошо — в глиняных доспехах Дамело не чувствует себя голым. А ведь на нем нет ничего, кроме набедренной повязки — древней, нелепой, пропущенной между ног и свисающей внизу живота дурацким передничком. Индеец не заметил, как и когда лишился нормальной современной одежды, которая, конечно, не годилась для прогулок по дождевым лесам, но худо ли бедно спасала от комариных укусов, могущих наградить малярией, от насекомого-винта, откладывающего яйца в человеческой коже, от ядовитых древолазов, прикосновение которых заставляет сбоить сердце. От самого сердца леса, щедрого на смертельные дары. Но, по крайней мере, он одет не как жертва — ни драгоценностей, ни вышитой рубахи. Спасибо богам за их малые милости.

В раздумьях о том, на что в глазах айяуаскеро намекает одинокая прогулка по амазонской сельве, кечуа выходит на берег — и нелепая шуточка «проснешься мертвым» вдруг обретает второй смысл. Из-под ног Дамело тропинка ведет на уютный плес — хоженая, удобная тропа, всем своим видом говорящая: здесь нет ни пираний, ни кайманов, здесь берут воду, полощут белье, купаются, эти воды безопасны для человека, ты можешь спуститься к реке и отмыться от грязи, путник. А над рекою — мост, подозрительно похожий на тот, по которому души умерших уходят в страну немых. Узкий, непрочный, устрашающе старый, он свисает с кручи — и никаких тебе псов-проводников, полагающихся тем, кто праведно прожил жизнь. Видать, ты не из праведников, Последний Инка.

Но сейчас у тебя есть шанс смыть свои грехи в проточной воде и ступить на мост легким, чистым, практически совершенным. Или отправляться в нижний мир как есть, в броне из грязи физической и душевной.