Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1

— Нет. — Когда эти белые упираются, им сам черт не брат, что уж говорить о богах-любовниках.

Инти отворачивается и мир меркнет. Бог Солнца целует свою невесту, не дожидаясь хора: «Горько!»

На свадьбах целуются все. Поцелуи, поцелуи, поцелуи. Родственные и приветственные, любовные и ядовитые. Поцелуи-укусы: «Как твоя дочка? Всё в девках?», жгучие, как кислота: «А ты, говорят, от гражданского мужа третьего родила?», утешения больней укусов: «Все будет хорошо. Потерпи еще чуть-чуть», любезные «отвали»: «К сожалению, мне пора», равнодушные «пойдем перепихнемся»: «Как, говоришь, тебя зовут?», поцелуи клеймящие, заявляющие о принадлежности: «Горько! Иди сюда! Моё!»

Поцелуи на свадьбах обещают многое, но не значат ничего. Все, но не этот.

Инти ниже своей суженой, хилый дух в нездоровом теле. И теперь тело последыша Эдемских вынуждено привстать на цыпочки, чтобы накрыть губами рот Таты. Он приникает к ней, точно к гуиро, полному свежей пульке [92] Гуиро — тыквенный сосуд, в который собирали сок агавы из надрезов в кактусовых стволах. По подставленной бамбуковой трубочке сок стекал в гуиро, после чего скопившуюся в мелкой таре жидкость сливали в деревянные кадки и оставляли бродить. Готовое вино — пульке — было слабоалкогольным напитком сизого цвета. Методом перегонки из сока агавы впоследствии стали делать крепкие напитки текилу и мескаль — прим. авт. — и пьет, вздрагивая горлом, пьет жар женского нутра, распаленного ревностью и местью.

Мадам Босс даже голову не склоняет навстречу жениху, наоборот, вытягивает шею, силясь разглядеть лицо соперника. И донести до Диммило: знай, он будет мой — добытый потом и кровью, купленный по сходной цене заботы и секса, сожженный моим огнем до лучевой болезни — так или иначе он будет мой. А ты останешься не у дел, вспоминать про три дня сказки перед тем, как реальность исполнилась. Откуда торжествующей невесте знать, что выиграла не она, а ее противник? Пусть сию минуту ширинку Диммило разрывают похоть и мечта о взаимности. Пусть солнцеликое искушение уже всосалось в кровь и пробирается к сердцу. Пусть Димми влюбился так, что, возможно, будет несчастен всю оставшуюся жизнь — друг Дамело останется собой и проживет свою жизнь, а не ту, которая угодна богам.

Зато тебе, белая барышня с голубыми венками на запястьях, умирать подано. Через пару дней, а может, часов ты исчезнешь, растворишься в океане под названием Мама Килья, соль этих волн не сулит ничего хорошего и не хранит ничьих следов.

И никто не предупредит, не крикнет в ухо: беги, Тата, беги. Да и я промолчу, решает Дамело, оттаскивая Димку от бара по миллиметру, будто Железного Дровосека, заржавевшего в двух шагах от своей мечты. Уведу Диммило отсюда, бросив тебя на съедение высшим силам. А заодно и тех двоих. Надеюсь, божества ограничатся тремя прекрасными (или относительно прекрасными) юными (или относительно юными) девами (это уже не относительно) и не станут обрушивать кровлю боулинга на головы техперсонала. Дамело спасет кого сможет, выведет под любым предлогом на улицу, но всегда кто-то остается, слишком любопытный, чтобы спастись, и слишком беззащитный, чтобы выжить.

Золотой бог породил Сапа Инку под стать себе — упрямого, как ребенок, и лживого, как змея. Диммило потом замучает совесть — лишь бы не насмерть. Совесть Дамело вся умещается в кулаке, в философское «если бы знать». Если бы знать тогда, в «Эдеме», надвигающийся расклад, если бы видеть значения фигур, а не только занятые картинки, как видят в картах дети… Что уж теперь.

— Уже уходите? — посмеивается Тласольтеотль, заметив потуги Дамело. — И торт не попробуете? Разве тебе не интересно, чем угощают на свадьбе богов, мальчик?

Ему интересно, сумеют ли они добраться до двери целыми и невредимыми. Дамело не хочет трапезничать за одним столом с существами, в чьих объятьях оргазм неотличим от смерти, и одно часто перетекает во второе.

Диммило улыбается. Дамело знает эту улыбку, от нее Димми мог без предупреждения перейти к мордобою.

— Конечно, ему интересно. И мы никуда не уйдем… до самой брачной ночи. — Он не смотрит на Тату, он на нее пялится. Читает ее, как газету: на первой полосе разоблачения, на последней сплетни, между ними светская трепотня.

Мадам Босс отвечает белоснежным сахарным оскалом, в ее взгляде столько же льда, сколько во взгляде Инти тепла. Тласольтеотль наблюдает за ними, как дилер за игроками. Индеец между ними, словно на линии огня, при перестрелке его убьют первым. Ему остается только понимающе усмехнуться в горлышко бутылки и ждать развития событий — восхода луны и сошествия Мамы Килья в предназначенное ей тело. Еще, между прочим, не опустевшее.