Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1

— Нет. — Амару слетает с плеча индейца на стол, поднимается на задние лапы, выпрямляясь во весь свой невеликий рост, вытягивает шею, рога его — будто лезвия ножей. — Не получишь.

— Ты разве не понял, кто я? Или ЧТО я? — Теотль оглядывается на Дамело и улыбается собственнической улыбкой. — Я ему не чужая.

— Как голова — хвосту, — выплевывает дракон. — Только такие, как ты, собственный хвост пожрать готовы.

— Эй! — Дамело решается вставить слово и даже щелкает пальцами, привлекая к себе внимание. — Я здесь. Говорите со мной.

Индеец не хочет, чтобы эти двое обращались с ним, словно с дитем неразумным. Он зрелый муж и желает встретить опасность лицом к лицу, а не спрятавшись за щуплую спину Амару.

— Видишь, страж царей, — наклоняет голову Теотль, — он готов говорить со мной. Он сильный, он выдержит.

Тварь-в-себе льстит, как женщина — и как женщина, верит в могущество лести. Но Дамело не просто мужчина, он Сапа Инка. И лесть в его глазах всего лишь инструмент подчинения, неотличимый от обмана или запугивания. Что ж, это будет еще одна партия в покер, без карт, но с высокими ставками.

Индеец кивает Теотль: начинай. Амару при виде его согласия печально вздыхает и сворачивается калачиком на скатерти. Впервые с того момента, как Дамело увидел семейного хранителя удачи, дракон выглядит… жалким. Потерянным. Я отомщу за твое унижение, обещает себе Сапа Инка. Подожди — и увидишь.

— Мы с тобой — части единого целого, — приступает к рассказу тварь-в-себе. — Как анимус и анима. Не знаю, подходит ли мне слово «анима», но оно не хуже и не лучше любого другого. Альтер-эго, аватара, ипостась, сакшат. [41] Сакшат в индуизме является прямым, или непосредственным воплощением бога, нисходящего в материальный мир — прим. авт. Страж царей недоволен, ведь я разрушитель…

— А я что, созидатель? — изумляется Дамело. Индейцу и в самом деле не понять, как его — его! — можно считать созидателем, когда он не в состоянии ни построить, ни удержать обычных вещей, без которых не обходится жизнь человека. Где его семья, его дети, его род? Где его дом Солнца?

— Конечно! — без тени сомнения отвечает Теотль. — Люди поголовно созидатели, даже те, кто считает себя разрушителем. Вы не знали истинных разрушителей, оттого и причисляете к ним всех, у кого из рук уплывает любовь или богатство. А между тем всякий мот, транжира, распутник создает что-то, не для себя, так для другого. Зато мы… — тварь-в-себе устало прикрывает глаза, — …мы ничего никому дать не в силах. Мы рождены забирать, но не ради хранения, пользы… Забираем, чтобы уничтожать. Я хочу забрать у тебя все, что ты согласишься мне дать. Будь я такой, какой кажусь старине Амару, не стала бы ждать согласия, спрашивать позволения, взяла бы ровно столько, чтобы ты не умер на месте — и насытилась. Но я лучше, чем вы, соседи, думаете обо мне.

— Соседи? — Сознание Дамело цепляет единственное понятное слово, точно якорь. Остальная речь Теотль кажется чем-то вроде бормотания за стеной: можно разобрать интонации, но не смысл. Смысл уплывает: забрать… уничтожить… все, что ты согласишься дать… не спрашивая соизволения.

— Конечно, соседи, — приветливо улыбается тварь-в-себе. Так приветливо, будто прямо сейчас предложит зайти к ней в субботу на барбекю. — Я мешика. [42] Ацтеки называли себя «мешика» (откуда и пошло название Мексики). По одной из версий, самоназвание образовалось от слова «солнце» на языке науатль — прим. авт. Меня зовут Тласольтеотль. [43] Тласолтеотль — «Пожирательница грязи (экскрементов)» — одна из важнейших мезоамериканских богинь-матерей, связанных с землей, плодородием, сексуальными наслаждениями, плодовитостью и родами. Тетеоиннан («мать богов»), с которой, в свою очередь, отождествлялась Коатликуэ — «Она в платье из змей»; «Наша змеиная мать», считалась ее ипостасью. Для ацтеков Тласольтеотль воплощала идею грехов, особенно сексуальных, и покаяния. «Женщинами Тласольтеотль» называли проституток. Она считалась покровительницей грешников, могла как возбудить страсть, так и освободить от нее, а также наслать безумие и венерические болезни. Иногда ее изображали в содранной человеческой коже; на осеннем празднике в ее честь приносили в жертву девушку и жрец, олицетворявший богиню, надевал ее кожу как куртку — прим. авт.

Упс. Ох какой упс. В голове у Дамело тихо и пусто, хоть шаром покати — и только глупое коротенькое словечко болтается веревочкой от пропавшего колокольного языка. Зря он расслабился, введенный в заблуждение половиной имени. Перед молодым кечуа не бог-невидимка, незримо ступающий по краю смертных судеб, а могучая богиня-убийца, богиня-мстительница, богиня-палач. Где ж я так нагрешил-то? — спрашивает себя Дамело. Ответ он знает заранее. Везде.