Но людская доброта не безгранична, нельзя же еще и столоваться по знакомым? Кто покроет расходы на еду, если она, Катя, не выйдет на работу в ближайшую неделю и в ближайший месяц не внесет свой скромный вклад в семейный бюджет?
Зябко стало Кате от таких мыслей. Не видать душе счастья, не сегодня-завтра пойдешь как миленькая куда кучер-коучер погонит. Подставишь хребет и потащишь все, что навалят. Скучно, гадко — но жить-то надо. Не у Сабнака же взаймы просить.
— А почему нет? — вдруг ухмыльнулась правая щека, которую Катерина давно считала парализованной. Глаз, застланный белесой мутью и не видевший практически ничего, тоже слегка кольнуло — Катя аж головой дернула. И увидела: куртка, старая Витькина куртка, надетая Катериной на вчерашнюю прогулку, бесстыдно светит с вешалки пыльными боками. Надо было ее отряхнуть или тряпочкой протереть, черт его знает, какими болезнями болеет смертное тело Сабнака, да и Мурмур тоже… в этом плане сомнительна. Сколько инфекций в дом притащила!
Катя осторожно сняла куртку, потрясла над ванной. Неожиданно из внутреннего кармана что-то вывалилось, заскакало по кафелю, крутясь волчком. Катерина бросилась, будто кошка на мышь, придавила ладонью — правой, обожженной, неповоротливой. Подняла, поднесла к глазам… и отшвырнула подальше, с ужасом, с ненавистью, со страхом.
Камень, выпавший из оправы не то кольца, не то колье, был огромен и жарок. Он сиял, как поцелуй геенны на живом теле — и обжег бы, наверное, так же, если бы давно сгоревшая половина Кати могла что-нибудь почувствовать. Бриллиант, желтый, словно глаз ягуара. Драгоценный глаз Питао-Шоо, украденный из дома Сабнака бесстыдницей Кэт. Теперь Катиной семье есть на что жить — не меньше года. Ай, Кэт, ай, пиратка, ай, грабительница! И ведь не вернешь ты его хозяину, сколько себя ни уговаривай, а, Катенька?
Права Кэт, бесчестная и безжалостная половина души твоей, во всем права: и камушек возвращать не пошла, и даже стыда особого не ощутила. Пускай первая реакция была нервической, реакцией хорошей девочки, попавшей в нехорошую историю. Вторым порывом было: найти! Вдруг потеряется! Спрятать от всех, схоронить у сердца, там, где посапывает черный кошачий демон.
Приглядевшись, Катя поняла: какое там год! десятилетие можно прожить на деньги от этого камня — дефектного, мутноватого, с желтизной и нехорошим темным пятном, веретенообразным, будто кошачий зрачок. А был бы безупречен — убили бы за него и Катю, и всю ее семью. Безупречные бриллианты размером с подушечку большого пальца в живых хозяев не оставляют. Ну да ничего, Катерина особо заламывать не будет, продаст через ломбард, официально, с чеком и справкой, чтоб никакой комар носа не вострил: откуда, мол, доходы!
И тут же душа заныла: не продавай. Нельзя тебе расставаться со священным глазом Питао-Шоо. Деньги придут, а камень не простит. Не для того Сабнак последним усилием подсунул его воровке Кэт, чтобы ты вот так запросто рассталась с необъяснимым подарком старого демона, чтобы бездарно проела его, прокатала на такси, профукала на ремонт, на тряпки, на недолговечный домашний скарб. И в то же время — как жить? На что?
Катя, страдая от двойственности, побрела на кухню, свинтила крышечку «белой головке», налила холодной водки в объемистую ликерную рюмку. Рано еще, не время для спиртного, но разве тут дождешься? От первых же ста грамм бросило в пот, стало жарко, весело, бездумно. Первая — колом, вторая — соколом, третья — мелкими пташками. Надежда затеплилась свечкой в серой мгле: тетка ли помрет, добро на меня отпишет, халтура ли какая подвернется, «а живы будем, будут и другие». Не отдам я твой камушек, Сабнак, не бойся. Не знаю, зачем ты мне его вручил, не знаю, что за сила в нем, не знаю, что за планы на мой счет у вашего демонского племени, а принимаю. Принимаю все, что мне судьба уготовила. Спьяну, сдурна — принимаю. Пляшет в мозгу веселое безумие необъезженной кобылкой — я уйду с толпой цыганок за киби-иткой кочевой!
За кибиткой-не за кибиткой, а идти придется. Вечером, как сядет солнце, выберется наружу Наама, поведет очередное чудо-юдо смотреть. Богиню безумия по имени Апрель. Небось, та еще жуть, жестокая и любопытная. Начнет шутки шутить — рабовладелица Мурмур резвушкой Коломбиной покажется.
Ожидание усиливает воображение. Привиделась дылда-модель с божественно-прекрасным лицом, не задержавшимся в памяти — разве что глаза цвета сизой от жара полыни нипочем не забыть. Даже в блеклом воспоминании жалят искрами нечеловеческого любопытства, горят дьявольской жаждой забраться в потайные уголки души. Конечно, демону, адской змее [3] Немецкое название гадюки — прим. авт.
вползти, сверкнув темным зигзагом на серебристой спине, в человеческий разум, обосноваться там, а после отравить — не удовольствие. Для демона это вопрос выживания. Теперь-то Катерина понимает: демоны не дурью маются, они выживают, платя свою цену. Как и все — люди, звери, звезды, галактики…
Читать дальше