Сурен Цормудян - Кровь королей

– Да-да… Кстати. Почему ты был уверен, что после разговора с Шатисой Леон непременно направится убивать моего отца?

– Я очень хорошо изучил его, ваше высочество. К тому же он не привык скрывать своего нрава. Его дальнейшие шаги можно просчитывать не на мгновения, а на недели вперед.

– Умен же ты, поганец! – в шутку погрозил пальцем Термилон.

– Благодарю, что есть, то есть. – Кергелен отвесил поклон. – И все же… Что теперь будет с Шатисой?

– А что она знает о нашем заговоре?

– Собственно, ничего, мой господин. Сейчас она так подавлена, что вряд ли в состоянии мыслить. Она любила Инару. Дружила с Никки. Питала чувства к Леону.

– Тем не менее, поуспокоившись, она может начать догадываться. Ее умелый язычок может оказаться слишком длинным. Она была наложницей Леона, так что я бы предпочел представить ее как соучастницу цареубийцы…

– Этого ответа я и боялся, ваше высочество, – помрачнел Фатис.

Тассирийский принц нахмурился.

– Но не побоялся перебить господина?

– Прошу меня великодушно простить. – Снова низкий поклон. – Но есть ли способ оставить ей жизнь?

– А твой изобретательный ум может найти такой способ?

– Надеюсь, ваше высочество. Сделайте ее моей женой. Тогда я смогу поручиться, что она будет молчать, даже если какие-то догадки и посетят ее прелестную головку.

Термилон прищурился и наклонил голову.

– Это какой-то хитрый расчет или ты руководствуешься странными и бесполезными чувствами?

– Мой господин, евнух не может врываться плотью в плоть женщины и сеять в ней свое семя. Но оскопить чувства куда сложнее. Она дорога мне, и я хочу сохранить ей жизнь. К тому же, руки, язык и уста у меня на месте. Как и глаза, что могут созерцать ее красоту.

Тассирийский принц поднялся и раскатисто захохотал, хлопая в ладоши.

– Холодный ум Фатиса не помешал ему влюбиться?! Ха-ха-ха!

Он подошел к рабу. Кергелен опять поклонился.

– Я лишь простой смертный, а сердечные недуги поражают подобных мне так же, как и всех остальных.

– Ну, допустим. Однако у нее другой хозяин. Он в совете, но верен мне и головы не лишится.

– Мой господин, у меня есть немалые сбережения. Я готов предоставить их вам для ее покупки.

– Ты хочешь меня оскорбить?

– Нет, что вы?! – испуганно поднял ладони Фатис.

– Тогда не смей думать, что у будущего императора Тассира Термилона нет денег, чтобы купить игрушку любимому рабу.

Принц улыбнулся и похлопал евнуха по плечу.

– Так и быть. Получишь девчонку. Даже закажу для тебя кожаный пояс со здоровенным каучуковым удом, чтобы было чем удивить ее в постели!

Он снова залился хохотом, да таким громким, что евнух встревожился, не услышат ли его обитатели погруженного в траур дворца. Принц прекратил смеяться так же резко, как и начал. Термилон выглядел серьезным и даже суровым.

– Но помни, – молвил он, пристально глядя рабу в глаза, – если она что-то поймет и раскроет рот, твоя голова, так же как и ее, украсит императорские ворота.

– Это я имел в виду, когда говорил, что поручусь за нее, мой господин.

– Что ж, будь по-твоему. А теперь помоги мне наконец разобраться в этом ворохе бумаг. Пока сюда не явился мой возлюбленный братец.

Ветер сгонял песчинки с вершин барханов, и те стелились по волнистым склонам шелковыми вуалями. Два коня с тремя всадниками медленно двигались на юго-восток. А палящее солнце уже простирало к ним безжалостные щупальца.

– Это и есть Море Зноя? – изможденным голосом спросил Уильям Мортигорн.

– Нет, – мотнул головой сир Нордвуд, сидевший впереди него на том же коне. – Море Зноя много южней. Это, если не ошибаюсь, Золотые Пески. Тоже пустыня, но лишь крохотное подобие Моря Зноя.

– Слабое утешение.

– За Золотыми Песками Каменные Рощи. А за ними – Ариатрийские горы. Это граница Тассирии и Виргамнирии. Так мы окажемся на земле злейших врагов оскорбленной нами империи.

– «Нами», – скривился Уильям и повернулся назад, в сторону коня, на котором ехал Леон.

Принц повесил голову и раскачивался в седле в такт шагам изможденного зноем и жаждой животного. Лошадям здесь приходилось куда тяжелее, чем верблюдам.

Казалось, гринвельдский наследник спал. Но это было не так. Опустошенный последними событиями, растративший остатки сил на гнев, он невидящим взором смотрел на гриву коня и беспрестанно вспоминал Инару. А еще он вспоминал Кристана Брекенриджа и его кроткую Никки. Он вспоминал, как они смотрели друг на друга, как держались за руки и сияли оттого, что вместе. Вспоминал, как попрекал Кристана за эти нежности, и казнил себя за эту суровость. Вспоминал, как поранил руки Никки, когда та вмешалась в их схватку с Кристаном. Он готов был умереть, лишь бы они были живы. И лишь бы была жива Инара. Но он снова и снова вспоминал бурый камень, что принесла Шатиса. И снова и снова вспоминал, как арбалетный болт пронзил тело Никки. И как болты усеяли тело молодого Брекенриджа. Он погубил их. Погубил их всех. И не было сейчас в мире никого, кого Леон ненавидел бы так же, как самого себя…