Юлия Зонис - Дети богов

Лиса посмотрела на меня, как мне показалось, укоризненно. Покачала головой.

– Ну и дурак. Это же не для тебя. Для твоего деда. Он же выздоровел бы от одного глотка. А сейчас умрет из-за твоей глупой гордости. Или ты хочешь, чтобы он умер?

Ни слова не говоря, я распахнул дверцу и вышвырнул лисицу вон. Не на проезжую часть, правда. На тротуар. Да и машина едва тащилась, ничего девчонке не сделается. Прожила три тысячи лет, переживет и это.

Я полез под сиденье, чтобы вышвырнуть и бутылку – но тут сзади взвыла дурным голосом сирена гаишников. Хель, что за невезуха – из какой бездны вывалилась их тачка на Краснопресненскую набережную в три часа утра?..

С гаишниками я, впрочем, разобрался быстро и ко всеобщему удовлетворению. Поссорились с девочкой, она выскочила на ходу из машины. Споткнулась маленько. Когда серые братья пожелали снять показания и с пострадавшей, той уже и след простыл. Непосещение участка обошлось мне всего-то в две сотни. Что ж, надо жить ведь и серым братьям, кормить волчат и волчицу в теплом семейном логове.

Лимузин я отпустил. Водила с лакейским поклоном потянулся за дверцей – и на свет снова явилась злополучная бутылка.

– Вот, вы забыли. Или выкинуть?

– Да нет, – ответил я. – Пожалуй, не выкинуть.

И прихватил я бутылку с собой. Так и шагал по набережной с дурацкой бутылью. Река Москва подмигивала мне отражениями фонарей…

Последняя правда о мистере Иамене далась мне с неожиданной легкостью. Нет души? Ну, нету и нету. Пожалуй, если бы Ли Чин заявила, что Учитель ее, святой и махатма – пришелец с мертвой планеты Марс, меня не удивило бы и это. Не удивило бы, нет, зато слова Однорукого обрели новый зловещий смысл. Мне-то казалось, что ФСБшник просто решил меня постращать. Армия мертвецов, экие страсти… Сейчас я готов был поверить и в армию. Ну что ж – видели мы и мертвецов, сразимся и с мертвецами.

Шел я как-то странно, восьмерками и кругами. Только что мелькнула сигаретная пачка парламента, и вот уже справа нависают массивные купола нового-старого Храма, слева, из-за реки, таращится капитан Хук-переросток. Мелькнули арки Крымского моста. Прошелестел темной листвою Нескучный. Левый глаз я старался не слишком фокусировать, иначе из-под тонкой холстины здешней реальности выползала удивительно неприглядная изнанка. Не ключик папы Карло и не маленькая дверка, не банька даже с пауками, а что-то уже совсем и окончательно отвратное – особенно, почему-то, в Нескучном. Там, на маленьком островке посреди пересохшего пруда, у корней криволапой ивы…. а, ладно, не хочу вспоминать.

В конце концов я снова выбрел к Арбату, все еще сжимая в руке дурацкую бутылку. Двигался я если и не с определенной целью, то с некой смутной мыслью – и двигался, как выяснилось, правильно. Нужный мне дом прятался в одном из арбатских переулков, за узорчатой железной решеткой и за липами маленького сада.

Не то чтобы я не поверил в действенность Воды Жизни. Поверил. И все же, прежде, чем спаивать ее деду… Я постоял немного в ажурной тени лип, в оранжевом свете фонаря, отдаленно напомнившем мне о другом оранжевом свете. Зачем вы тащили Иамена из преисподней, князь? Зачем не оставили его в вечном сиянии ржавого и оранжевого? Здесь, в молчаливом переулке, где даже шелест шин и гудки пролетающих по Новому Арбату автомобилей не были слышны, я понял ясно – вот так он и встретит меня однажды, новый старый свет. Оранжевым блеском в листве. Сиянием одинокого фонаря. Небом без единой звезды, потому что звезды не видны за кислотного цвета свечением. Я толкнул калитку и вошел в сад. Липам цвести было еще рано, поэтому аккуратные дорожки и потаенная тень за стволами пахли, как и все пахло этим летом в Москве, бензином и пылью. Но сквозь привычные запахи тонко просачивался еще один, который ни с каким другим не спутаешь, даже если сам никогда не валялся на узкой госпитальной койке. А я-то повалялся вдосталь, и еще недавно. Запах безнадежный и муторный, лекарственная вонь болезни.

Об открытии нового хосписа для больных – а, точнее, для умирающих от рака – трубили недавно все газеты. Хоспис был благотворительный, хотя Хель его разберет – чьи грязные бабки отмывались с изнанки здешней благотворительности. Невидимый для смертных, я распахнул дверь, миновал клюющую носом дежурную медсестру и поднялся на второй этаж. Я выбрал палату случайно: здесь все было одинаковым. Тусклый свет ночника или полная тьма. Блестящие в темноте столбики кроватей. Подмигивающие красным приборы, измеряющие то ли сердечный ритм, то ли давление. И прикрепленный к стойке прозрачный пакет, в нем – жидкость для внутривенного вливания. То ли просто физраствор, то ли лекарство. Тонкая трубка капельницы тянулась к запястью лежащей в кровати старухи. Игла уходила под прямоугольник пластыря.