Надежда Первухина - Иероглиф «Любовь»

МИР

... Радужное, согревающее душу сияние, нисходящее с неба на Непревзойденный дворец, свидетельствовало о том, что иероглиф выбран верный.

... Осталась последняя глава. Так прочтите ее, мой бесценный читатель, коль вы ухитрились осилить предыдущие!

Водяные часы тихо отмеряли время стуком бамбукового ковшика о глиняный кувшин. Этот размеренный звук навевал то особое состояние души и тела, когда сон еще не пришел, а явь уже представляется чем-то туманным и несуществующим... В такие минуты душу охватывает покой и умиротворенная печаль, благодатная, как драгоценное вино. Ты смотришь вдаль — туда, где облака смешались с кронами деревьев, где дорога устелена багрянцем осенней листвы, где плач улетающих куликов ранит сердце воспоминаниями о том, чему никогда не суждено сбыться...

Водяные часы стояли в храмовом саду. Этот сад с круглой песочной площадкой, украшенной священным каменным деревцем и водяными часами, был всегда хорошо виден императрице Фэйянь, каждое утро приходившей в святилище храма Неисчезающей Надежды для молитвы за страну и народ. Храм Неисчезающей Надежды был отстроен. на месте разрушенного дворцового храма Пяти башен. И хоть выглядел он не так величественно, молиться в нем было прекрасно. Императрице казалось, что, едва она переступает порог святилища, ее страхи, сомнения, заботы стекают с нее как вода. Остается лишь надежда — добродетель нищего и царедворца...

Императрица Фэйянь, завершив молитву, встала с колен и вышла в галерею, откуда вид на ее любимый сад был еще лучше. Здесь императрицу ждал свежий чай: по заведенному ритуалу его готовил особый служка храма, приносил и удалялся, не смея нарушать кратких минут уединения государыни... Императрица пила чай, слушала едва уловимое журчание воды в водяных часах, стрекот сверчков, шепот неразбуженной листвы. Ветер касался лица, словно прохладный шелк, и, ощущая это прикосновение ветра, императрица думала о том, что еще не сделано в ее жизни. Это были грустные мысли, мысли, нарушавшие с таким трудом взращенное в себе ощущение покоя, но императрица не гнала их от себя, особенно в последнее время.

Услышав осторожные, почтительные шаги, императрица чуть повернула голову в сторону идущего. Это был первый императорский каллиграф господин Лу Синь. На нем густой синевой летних сумерек отливала церемониальная одежда, пояс из серебряной парчи напоминал снег, упавший на стальной клинок. Длинные волосы каллиграфа, заплетенные в косу, также украшало кованое серебро... Императрица подавила вздох, и рука ее не дрожала, когда она поставила чашку с чаем на лакированный столик.

Господин Лу Синь остановился на должном расстоянии от государыни и, низко поклонившись, сказал:

— Владычица, прибыли послы от государя Хошиди.

— Странно...

— Завтра годовщина того дня, когда вы очистили страну от скверны захватчиков и самозванцев. Послы владыки Хошиди прибыли с торжественными дарами. Вероятно, сам государь прибудет позднее — на церемонию празднования.

— Да, да... Спасибо, Лу. Я перепутала дни и ночи, совсем забыла, что годовщина — уже завтра. Хорошо, что ты обо всем помнишь.

— Память не изменяет мне, государыня. Никогда... не изменяет.

Снова наступила тишина, в которой стук бамбукового ковшика о горлышко глиняного кувшина казался звуком, заполнившим всю вселенную...

— Лу, посиди со мной немного.

— Да, государыня. Как прикажете.

— Я не приказываю, Лу. Прошу. Скажи: давно ли ты видел своего брата? Как он себя чувствует?

— Мой несчастный брат вполне благополучен, как может быть благополучен оборотень. Он редко возвращается в человеческое обличье. К сожалению, когда он перестает быть барсуком, его снова охватывает безумие, в котором он принимается искать фею Цюнсан и страдать от любви к ней. Поэтому он предпочитает барсучий образ жизни — для собственного спокойствия. Возможно, что он скоро женится.

— На оборотнихе?

— Кажется, да. Но какое это имеет значение, если брат будет счастлив?