Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)

— Теперь ты можешь идти, — сказала она.

— Но ты ведь еще не кончила. Разве ты не хочешь, чтобы я помог тебе кончить?

— Все, что хочу, я получила.

Он смущенно покачал головой. Его член был вялым и сморщенным.

— Я должен был знать, — сказал он озадаченно. — Я. Не знаю. Ничего не знаю.

— Одевайся, — сказала она. — И уходи.

Он деловито оделся, начав с носков. И наклонился, чтобы ее поцеловать.

Она отвернулась.

— Не надо.

— Мы ведь еще увидимся?

Она покачала головой.

— Не думаю.

Теперь его трясло.

— А как насчет денег? — спросил он.

— Я тебе уже заплатила, — сказала она. — Когда ты вошел. Ты что, не помнишь?

Он нервно кивнул, из чего можно было понять, что он не смог вспомнить, но не осмелился об этом сказать. Он принялся хлопать себя по карманам, пока не нашел конверт с деньгами, и тогда снова кивнул.

— Я чувствую себя таким опустошенным, — сказал он жалобно.

Она на него больше не взглянула.

Он ушел, а она лежала на кровати, с рукой на животе, на котором высыхала его холодная сперма, и мысленно его дегустировала.

Она пробовала каждую женщину, с которой он спал. И то, что он делал с ее подругой, мысленно улыбаясь примитивности ее извращений. Она ощущала день, когда он потерял свою первую работу. Она ощущала утро, когда он проснулся, все еще пьяный, в своем автомобиле посреди кукурузного поля, и с перепугу выбросив бутылку, бросил пить. Она узнала его настоящее имя. Она вспомнила имя, которое было когда-то вытатуировано на его предплечье, и узнала, почему его там больше нет. Она ощущала цвет его глаз изнутри и дрожала от его ночного кошмара, в котором его заставляли нести во рту колючую рыбу, и от которого он, задыхаясь, просыпался чуть ли не каждую ночь. Она насладилась его аппетитом к еде и беллетристике, увидела темное небо, открывшееся ему, когда он был маленьким мальчиком, смотрел на звезды и поражался их огромности и необъятности, о чем сам он уже позабыл.

Она давно обнаружила, что даже в самом ничтожном, по большей части бесперспективном материале можно отыскать истинные сокровища. Но у него как раз был небольшой талант, хоть он никогда этого и не понимал и уж тем более не использовал его ни для чего, кроме секса. Ей было интересно, пока она плавала в его воспоминаниях и мечтах, будет ли ему их недоставать, заметит ли он когда-либо, что они исчезли. И наконец, дрожа от экстаза, она кончила яркими вспышками, которые согрели ее и на миг разлучили с телом, переместив в совершенное ничто малой смерти.

Внизу из переулка донесся грохот. Кто-то налетел на мусорный бак.

Она сидела и терла кожу с высохшей спермой. А потом, не принимая душа, стала медленно одеваться, начав с белых хлопковых трусиков и закончив серебряными серьгами тонкой работы.

Несколько лет назад все животные ушли. Однажды мы проснулись, и их нигде не было. Даже не оставили записки и не попрощались. И мы так и не выяснили, куда они подевались.

Нам их не хватало.

Некоторым из нас показалось, что наступил конец света, но ведь нет! Просто больше не стало животных. Ни кошек, ни кроликов, ни собак, ни китов, ни рыб в морях, ни птиц в небесах.

Мы остались одни.

И мы не знали, что нам делать.

Какое-то время мы бродили, потерянные, и тогда кто-то сказал: то, что у нас больше нет животных, еще не повод менять нашу жизнь. Не повод менять пристрастия в еде или не проверять больше продукты, что могут причинить нам вред.

В конце концов, у нас ведь есть младенцы.

Они не умеют говорить. Почти не двигаются. Младенцы — это отнюдь не разумное, не мыслящее существо.

Мы делали младенцев.

И мы их использовали.

Одних мы ели. Мясо младенцев нежное и сочное.

Мы сдирали с них кожу и шили из нее одежду. Кожа младенцев мягкая и приятная.

А на других мы ставили опыты.

Мы приклеивали им веки, чтобы глаза не закрывались, и капали в них моющие средства и шампуни, по одной капле за раз.

Мы наносили им раны и обливали кипятком. Мы их сжигали. Мы обездвиживали их и вживляли им в мозг электроды. Мы делали им прививки, замораживали и облучали.

Младенцы дышали нашим дымом, а в их венах текла смешанная с лекарствами и наркотиками кровь, пока дыхание у них не прерывалось, а кровь не переставала циркулировать.

Конечно, нам было нелегко, но это ведь необходимо.

Никто не может этого отрицать.

Раз животные исчезли, что нам оставалось делать?

Некоторые, конечно, возмущались. Но так всегда и бывает.