Филип Пулман - Янтарный телескоп

– Нам следовало пожениться, – сказала она, – и воспитать ее вместе.

Это было так неожиданно, что он моргнул. Его деймон испустил едва слышное, мягчайшее ворчание – оно исходило, казалось, из самой глубины его глотки – и улегся на полу, вытянув лапы вперед, как сфинкс. Сам Азриэл промолчал.

– Я не могу вынести мысли о небытии, Азриэл, – продолжала она. – Пусть будет что угодно, только не это. Раньше я думала, что боль хуже… вечная пытка… мне казалось, это самое худшее… Но пока ты в сознании, это все равно лучше, правда? Лучше, чем ничего не чувствовать, чем просто кануть во мрак и отключиться от всего на веки вечные.

Он по-прежнему только слушал – сосредоточенно, не сводя с нее глаз; сейчас ему не было нужды отвечать. Она сказала:

– На днях, когда ты с такой горечью говорил о ней и обо мне… я думала, ты ее ненавидишь. Я могу понять, отчего ты ненавидишь меня. Сама я никогда не питала к тебе ненависти, но могу понять… мне ясно, за что ты можешь меня ненавидеть. Но я не понимала, почему ты возненавидел Лиру.

Он медленно отвел взгляд в сторону, потом снова посмотрел на нее.

– Помнишь, перед тем как покинуть наш мир, ты сказал одну странную вещь? – продолжала она. – Это было на Свальбарде, на вершине горы. Ты сказал: пойдем со мной, и мы навсегда уничтожим Пыль. Помнишь? Но ведь тогда ты солгал: ты собирался сделать прямо противоположное. Теперь я это понимаю. Почему ты не поделился со мной своими настоящими планами? Почему не, сказал, что на самом деле хочешь защитить Пыль? Ты мог бы сказать мне правду.

– Я хотел, чтобы ты пошла вместе со мной, – ответил он негромким, хриплым голосом. – И мне показалось, что ты предпочтешь услышать ложь.

– Да, – прошептала она, – я так и подумала. Ей не сиделось на месте, но не было и сил на то, чтобы встать. На мгновение ее одолела слабость: голова закружилась, все звуки куда-то отступили, в глазах потемнело, – но почти сразу же все ощущения вернулись, еще более безжалостные, чем прежде, а вокруг ничего не изменилось.

– Азриэл… – пробормотала она.

Золотая обезьяна осторожно протянула руку к лапе снежного барса. Мужчина наблюдал за ними молча, и барс не шелохнулся; его взгляд был прикован к миссис Колтер.

– Ах, Азриэл, что с нами будет? – снова спросила та. – Неужели это конец всему?

Он ничего не сказал.

Двигаясь точно во сне, она встала, взяла рюкзак, лежащий в углу комнаты, и нащупала внутри свой пистолет. Но что она собиралась сделать потом, так никто и не узнал, поскольку в этот момент снаружи послышались шаги: кто-то бежал по лестнице.

Мужчина, женщина и оба деймона обернулись к двери. На пороге показался запыхавшийся адъютант и выпалил:

– Простите, милорд… те два деймона… их видели неподалеку от восточных ворот… в образе кошек… часовой пытался заговорить с ними, пригласить внутрь, но они не подошли. Это было всего минуту-другую назад…

Лорд Азриэл выпрямился на стуле, мгновенно преобразившись, – усталость как рукой сняло. Потом вскочил на ноги и схватил шинель. Набросив ее на плечи и не обращая ровно никакого внимания на миссис Колтер, он сказал адъютанту:

– Немедленно оповестите мадам Оксантьель. Огласите мой приказ: этим деймонам нельзя угрожать, нельзя ни пугать их, ни принуждать к чему бы то ни было. Любой, кто их увидит, должен первым делом…

Больше миссис Колтер ничего не услышала, потому что к этому времени он был уже на полпути вниз. Вскоре затихли и его торопливые шаги, теперь тишину нарушали только легкое сипение гарной лампы да вой неистового ветра за окном.

Ее глаза встретились с глазами ее деймона. На морде золотой обезьяны отражалась такая сложная и тонкая игра чувств, какой миссис Колтер, пожалуй, еще не видела за все тридцать пять лет их жизни вдвоем.

– Ну что же, – сказала миссис Колтер. – Я не вижу другого выхода. Думаю… Думаю, мы…

Обезьяна поняла ее с полуслова. Она прыгнула к ней на грудь, и они обнялись. Потом женщина отыскала свою теплую шубу, они как можно тише вышли из комнаты и отправились вниз по темной лестнице.

Лире и Уиллу было страшно тяжело покидать уютный мир, предоставивший им ночлег, но если они хотели когда-нибудь найти своих деймонов, им надо было снова возвращаться во мрак. Долгие часы они устало брели по темному туннелю, и вот Лира в двадцатый раз склонилась над алетиометром – будь ее прерывистое дыхание погромче, Уилл, наверное, услышал бы горькие всхлипы. Он и сам страдал: там, где раньше был его деймон, осталось словно бы обожженное, очень чувствительное место, в которое при каждом вдохе точно впивались холодные крючья.