Майкл Муркок - Дочь похитительницы снов

Клостерхейм выстрелил – дважды.

Выстрелы предвосхитили мое движение. Обе пули угодили мне в левый бок. Я почувствовал, что падаю, попытался устоять на ногах. К горлу подкатил ком. Я все же не удержался и рухнул на гранитный алтарь, а затем медленно сполз на пол. Подняться не удалось. Очки слетели, фуражка откатилась в сторону, и теперь все могли видеть мои белые волосы и алые глаза.

Клостерхейм встал надо мной, широко расставив ноги, с дымящимся «вальтером ППК» в руке. Не думаю, что когда-либо прежде наблюдал выражение полного, демонического удовлетворения на человеческом лице.

– Пресвятой Боже! – выдохнул Гесс, выпучивая глаза. – Это же бековский выродок! Тот самый, которого они прятали в башне! Он мертв?

– Никак нет, ваше превосходительство, – Клостерхейм сделал шаг назад. – Мы оставим эту тварь для опытов. Фюрер просил, чтобы эксперимент провели в его присутствии.

– Эксперимент? – переспросил Гесс. – Какой эксперимент? Фюрер предупредил бы меня…

Кто-то из эсэсовцев пнул меня в висок, и я потерял сознание.

И в то же мгновение словно перенесся туда, где находился мой двойник. В ноздри ударил густой, едкий запах; мне в лицо заглянул дракон, в глазах которого была вся мудрость мироздания.

Я ласково заговорил с драконом, заговорил без слов, на языке, который был больше музыкой, чем словами, и дракон ответил мне. Из его глотки вырвалось урчание, от которого по моему телу пробежала дрожь; из ноздрей шел пар. Я знал, как зовут этого дракона, а он помнил меня. Мы повстречались впервые, когда я был еще ребенком. С тех пор прошло много лет, однако дракон помнил меня, помнил и узнал – пускай сейчас я был весь изранен, покрыт кровью и крепко связан… Я улыбнулся и начал произносить его имя. И тут боль в боку захлестнула меня волной, и я со стоном провалился в темноту, которая показалась наивысшим блаженством.

Неужели князь Лобковиц подстроил мне ловушку? Неужели он теперь заодно с Клостерхеймом, Гейнором и нацистской сворой?

И неужели Эльрик тоже попал в беду? Неужели он тоже умирает на развалинах своего дома?

Я смутно сознавал, что меня грубо ворочают, но не в силах был полностью очнуться. Открыть глаза меня заставил разъедавший слизистую маслянистый дым. Пожар? Нет, это чадили факелы, вставленные в старинные шандалы на стенах.

Во рту у меня был кляп, руки надежно связаны. Мундир сорвали, оставив только рубашку и брюки, и зачем-то сняли ботинки. Должно быть, готовили к эксперименту, о котором упомянул Клостерхейм. Я пошевелился, и тело пронзила чудовищная боль. Рану, похоже, перевязали – я чувствовал, что мой бок перетянут бинтом, – но дать мне болеутоляющего никто и не подумал.

Нацисты не обращали на меня внимания, занятые более важными делами. Я увидел Гитлера, коротышку в длинном кожаном пальто военного покроя, и рядом с ним толстого и хмурого Геринга. Шеф СС Генрих Гиммлер, насупленный, как налоговый инспектор, беседовал о чем-то с Клостерхеймом. Эти двое были неуловимо похожи друг на друга. Повсюду стояли на часах гиммлеровские подчиненные, с автоматами наизготовку. Они сильно смахивали на роботов из «Метрополиса».

Гейнор как будто отсутствовал. Гесс что-то горячо доказывал скучающему генералу СС, который лишь делал вид, что слушает. Оуны нигде не было видно. Будем надеяться, она успела ускользнуть. Где ее оружие – по-прежнему в багажнике? Может, хоть она сумеет вырвать Грааль из алчных нацистских лап?

Я вдруг понял, что умираю. С таким количеством охраны Оуне меня не спасти, а сам я, даже если смогу освободить руки, все равно не доберусь до меча. Равенбранд лежал на гранитном алтаре, точно военный трофей, посвященный божеству. Нацисты поглядывали на него так, будто меч был не меч, а притворяющаяся спящей змея, готовая в любое мгновение броситься и ужалить.

Как ни крути, а меч – моя единственная, и то призрачная возможность выжить. В конце концов, я не Эльрик Мельнибонэйский, я обыкновенный человек, затянутый в водоворот сверхъестественных событий, непостижных уму. И стоящий – точнее лежащий – на краю гибели.

Повязка на боку промокла насквозь. Похоже, я потерял много крови. Не знаю, задели пули какие-нибудь внутренние органы или прошли навылет, но это, в общем-то, не имело значения. Нацисты, разумеется, не собирались вызывать ко мне врача.

Хотелось бы все же знать, что это будет за «эксперимент»?

Собравшиеся в оружейной бонзы словно чего-то ждали. Гитлер, такой же суетливый, как Гесс, производил впечатление уличного торговца, настороженно высматривающего полицию. Он изъяснялся высоким слогом, который почему-то принят у австрийского среднего класса; и, хотя сейчас он был самым, пожалуй, могущественным человеком в мире, в нем угадывалась некая слабинка. Может, в том и заключается банальность зла, о которой рассуждал мой друг отец Корнелиус, уехавший в Африку?