Танит Ли - Ксюрхн

Но Сандра уже стояла позади него, держа в руках меч. Она также обладала знанием древнейших способов безотказной магии. И в тот миг, когда Алондор шагнул навстречу своей смерти, Сандра встала между ними. Она подняла тяжелый меч и взмахнула им, словно он был сухим стеблем травы. Она ничего не знала о воинах Креннок-дола, о рыцарстве мужчин, не причинявших зла существу, имеющему грудь и лоно, существу, которое они называли женщиной. За все, что она считала для себя дорогим и священным, она нанесла лишь страстный удар. То, что почувствовала женщина с берега моря, было долгой бесцветной болью, затем долгой пурпурной. Ее голова упала с плеч, но ее агония длилась многие века. По пришествии этой вечности она легла оглушенная, бессловесная, ослепленная, расчлененная… Она узнала, что значит быть сонмом разрозненных частиц, и в то же время оставаться целой.

Сандра в страхе отступила за спину Алондора, и он поддержал ее, пробуждаясь после транса. В эту минуту она превратилась Голбрантом, его клятвенным братом, который поднялся живым со дна моря, темноволосый, с золотой лирой за плечами, и нанес свой знаменитый удар, какой и не подумал применить в башне. Таким образом, Сандра окончательно завоевала его любовь.

Они держались вместе, а белая женщина чувствовала себя в стороне лепестками раскрывшейся розы. Она просыпалась на их лица, словно белая пудра. Она стала прахом, как обещал ей сам сатана в облике ведьмы в голубом лунном свете.

Пыль кружилась. Крупицы рассеивались на частицы, миллионы становились миллионами миллионов. Вскоре она уже была невидимой для глаз.

Однако она сознавала. В каждой клеточке, в каждом ничтожном атоме ее голод продолжался и упорствовал.

Теперь она была рассыпана в пространстве, бесконечное множество мест притягивало и отбрасывало ее. Она оказалась во всем, ее голод повсюду.

Много позже Алондор и Сандра станут прахом, но они не развеются, как она, по миру. У нее нет имени. Она в каждом движении, сновидении, мысли. Она все и ничто. Она по-прежнему ждет и будет ждать вечность на каждой пяди земли.

Незнакомцы приходят, поднимаются и спускаются невредимые по ступеням белой башни. Чайки строят гнезда в развалинах. В один из дней каждый камень обрушится мелкими камешками на всем протяжении известковых дюн. Однажды также рухнут скалы. После них — земля. Море отступит и истощится, небо упадет, а звезды исчезнут. И в этом окончательном или промежуточном мраке она останется. По-прежнему ожидая.

Жаль ее.

Человек в черной рясе с капюшоном бесшумно двигался по людной площади Королевской Милости. Миновав Помост для Экзекуции в ее центре, он остановился у Храма Семи Вилний, называемого в народе Домом Гнева, чтобы отыскать глазами нужного ему мужчину, затем вошел в бронзовые двери храма, с изображенным на них тысячеликим кошмаром, бросив на ходу маленький черный камешек в протянутую чашу нищего, и смешался с разноязычной толпой, в то время как традиционные слова попрошайки: «Будьте благословенны, лорд», — обернулись потоком фантастических ругательств, когда тот увидел, что же явилось прибавлением в его чаше. Нищий вынул камень с брезгливым желанием отбросить его немедля прочь, но замешкался, разглядывая черную зеркальную поверхность — такие не встречались возле города Кхороса. В это мгновение внезапный шум отвлек его внимание, он выпустил странный камешек на землю и вернулся к своему занятию, забыв думать о даре и о незнакомце в рясе.

Шем, нищий, шел по безлюдной пустыне. Солнце висело у него над головой, черные камни на поверхности долины раскалились, причиняя боль его мозолистым ступням. Горячий воздух мучительно входил в легкие. Впереди, насколько хватало глаз, не было видно ни одной живой твари, исключая его самого, — ни тени движения, могущего означать ящерицу, ни обычных для пустыни колючих растений.

Вдобавок ко всему, он все же чувствовал на себе неприятный испытующий взгляд, имеющий оттенок вкрадчивого ожидания и злорадства. И мерзость заключалась в том, что Шем не имел ни малейшего желания находиться здесь, его естество отчаянно боролось против принуждения, толкавшего идти по пустынной долине, отчего он горячо молился своим богам.

Шем, нищий, проснулся от собственного крика, прямой как стрела, на провонявшем потом соломенном тюфяке и просидел, не смыкая глаз, до самого утра.

Боаз брился в заведении Ниссана-цирюльника. Темные круги под глазами и измученный взгляд выдавали болезненность лица, с резким контрастом выражающим наемного убийцу.