К. Кадор: Той же монетой

Когда Задок с трудом оторвал взгляд от этого отвратительного зрелища, он увидел перед собой не скалу, а огромный дворец, старый… старый, покрытый изображениями множества неописуемых существ тысяч различных форм, что двигались в бесконечной процессии, поклонялись неведомым богам, танцевали и… пожирали.

Он сделал шаг… другой… и оказался в громадных воротах. Задок испытывал на себе взгляды тысяч невидимых глаз, улавливал скольжение, шорохи и вздохи, и в какой-то момент шипящий голос, который заставил его на миг замереть у изображений неких ящероподобных существ, вьющихся по фасаду замка.

Шаг за шагом Задок шел вглубь черного коридора по направлению к массивным бронзовым дверям, за которыми было… — что? — Он знал лишь, что оно было хозяином мира, и предпочел бы послужить людоедским склонностям существ, которых уже видел, прежде чем войти в эти двери.

Задок, священник, проснулся, на его душераздирающие, полные ужаса крики со всех сторон сбежались храмовые служки. Он выпил вина из кувшина, что стоял рядом с постелью, и с нескрываемым отвращением взглянул на выверенные пентаграммы, начерченные на полу серебром, кровью и мукой, смолотой из зерен священных злаков, растущих на полях Матери Хлеба; на свечи красные, черные и зеленые; курильницы, испускающие струйки фимиама; на Имена и Знаки; Печати Семерых, чьим слугой он являлся; на Четыре Великих Печати Защиты; — и долго ругался, витиевато ругался.

Почтенный Задок был выше чином простого священника — он был колдуном, сведущим во всех областях знания; однако любая защита, которую он мог изобрести, любая попытка разрушить проклятие, оказались бессильны. Его власть послужила ему лишь для того, чтобы получить намек на тайну, сокрытую для других, не не столь одаренных. Он понял, когда пристально вглядывался в бесполезные теперь орудия своего ремесла, что остается лишь один путь для спасения…

В тот день немало людей приходило к священнику Задоку. Каждому он пытался рассказать свой сон в надежде, что ночные кошмары и их гибельность отойдут от него. Но язык оказывался словно заключенным во рту, когда Задок приближался к сути…

На следующий день, священник встретил Пороса, лавочника, богатейшего человека из Кхороса, частого посетителя Дома Гнева. Порос поразился состоянию Задока, едва передвигавшего ноги, что неуместно для человека, проживающего в стенах храма; его лицо и руки, обожженные докрасна солнцем.

— Что ты желаешь, сын мой? — устало произнес священник. — Снова грех из-за твоей жены, которую ты медленно свел в могилу, застав ее с любовником?

— Нет, — потупился Порос. — Многие грешат этим. Сейчас меня волнует другое.

— Тогда тот, кого, будучи молодым, ты оставил умирать в пустыне, хотя он спас тебя от грабителей в Залите?

— Да, священник. Больше того. Я боюсь. Счастье слишком долго улыбалось мне. Не прошло и месяца, как я бросил в пустыне рубин, лучший камень из моей коллекции, чтобы разрушить цепь зла и восстановить равновесие. И вот прошлой ночью он вернулся ко мне в брюхе дикого козла, которого я велел слугам зажарить к ужину.

— Воистину, Боги не терпят насмешек и не покупаются на дешевые трюки. — Язык священника молол помимо воли. — Чему быть, того не миновать, — усмехнулся он и выложил опешившему лавочнику все четыре своих кошмарных сна. Того словно парализовало. Он сидел не в силах шевелиться, а священник закончил рассказ и вышел вон, и никогда больше Задока не тревожили страшные сны.

Меж тем, существует крайняя необходимость рассказать о состоянии Пороса, лавочника, по прошествии нескольких дней.

В глубине своего сердца Порос не был плохим человеком. Правда, он отравил и ограбил того, кто спас его от грабителей в погребке Залита; он оставил жертву умирать в пустыне от жажды, причем процедура смерти ускорялась присутствием грифов, всегда готовых помочь и не склонных ждать всех признаков конца, чтобы начать свой ужин.

Однако Порос похитил драгоценные камни, какие отравленный нес, чтобы добиться руки прекрасной Барайилы — он должен был быть богатым в действительности, очень богатым человеком — так решил ее отец. Он смог убедить себя, к тому же он был влюблен, а разве не все вещи забываются в страданиях любви? И самое главное — кто, если не первая красавица Кхороса, а, следовательно, и всего мира была достойна стать его женой.

Правда, Порос убил и прекрасную Барайилу, медленно, со множеством мучений, так что она взмолилась о смерти задолго до того, как приняла ее. Но разве не смерть, которую он дал ей в итоге, есть самый великодушный акт милости? — После всех измен Барайилы. — Итак, она умерла в страданиях за ту боль, какую причиняла Поросу, в муках, не став самым прекрасным бриллиантом в его сокровищнице. Это Порос начал понимать только теперь.