Галина Романова - Бывших ведьмаков не бывает

— Кто?

— Да такой же, как и ты, ведьмак. Аккурат десять годов тому назад и явился — чаю, за годик до того, как с тобой та, первая, смерть приключилась.

— Ведьмак? — Лясота напрягся. — Теодор? Его звали Теодор Звездичевский. Это был мой друг. Он пропал без вести… Где он? Что с ним?

— С ним? — Старушка насыпала муку, начала большим деревянным черпаком мешать тесто, время от времени добавляя туда то какие-то приправки, то молоко. — То же, что и со всеми. Погиб он.

Хотя и ждал чего-то подобного Лясота, все равно ощутил он пустоту в душе. Теодор был единственным человеком, который связывал его с родными местами.

— Ну, — отложив ковш, старушка пошевелила получившееся месиво рукой, засучив рукав старого платья, — кажись, готово. Полезай!

— Куда?

— Да прямиком сюда! Аль не видишь?

— В тесто?

— Куда ж еще-то?

Жизнь приучила Лясоту не спорить. В душе молясь, чтобы не было хуже, он осторожно забрался в кадку. Густое, как для пирогов, тесто облепило его, Поднимаясь почти вровень с краями. Он задержал дыхание, прислушиваясь к новым ощущениям. Старушка забормотала что-то себе под нос и, зачерпнув пригоршню, принялась обмазывать тестом его руки, плечи, шею, волосы. Он терпел, стиснув зубы и прислушиваясь к обрывкам ее бормотания.

— Кручу-верчу — распутать хочу… Макоши веретено. Что на нем — расплетено… Нить перекручёна — жизнь перепечёна… Нить судьбы двойная — доля иная…

Напоследок испачканная в тесте ладонь махнула по лицу, и он зажмурился, спасая глаза. Ощутил на губах вкус сырого теста. Сразу вспомнились облатки в храме и вкус причастия…

— Ну, коли травки не выдохлись, приступим. — Старушка метнулась куда-то ему за спину, загремела домашней утварью. — Давай забирайся!

Он осторожно — тесто покрывало с ног до головы, стесняя движения — обернулся, обтер ладонью глаза.

В печи жарко горел огонь, пламя гудело и ярилось, обдавая его теплом. Старушка держала, уперев в край устья, большую деревянную лопату.

— Куда забираться?

— На лопату, дурень!

— Это ты сдурела, бабка! — не выдержал он. — В печь? В огонь? Зажарить хочешь?

— В утробу! Лезь давай! — рассердилась старушка. — Не то силой погоню!

Разжав пальцы, она вскинула одну руку, нацеливая на Лясоту — и тот почувствовал, что его тащит к печи против воли. Шаг, другой — и он уже возле лопаты. Не хотелось, но неведомая сила была необорима. От напряжения заболели мышцы, но его приподняло, как пушинку и шлепнуло на лопату.

— Ноги подбери, — услышал сердитый голос. — Руками обхвати.

— Как? — Вспомнились детские сказки. — Ты бы хоть для начала показала, как на нее садятся!

— Помалкивай и делай, что говорят! — огрызнулась старушка. — Шутить он вздумал… Умник! Голову наклони. Ниже! Еще!

Невидимая рука надавила на затылок. Лясота уткнулся носом между колен. Тесто забилось в ноздри. Он кашлянул.

— И-эх!

В следующий миг его внесло в зев печи. Жар объял со всех сторон.

— Не шевелись!

Легко сказать! Лясота сжался в комок, задерживая дыхание — дышать тут было просто нечем. Гудел огонь, обдавая тело волнами сухого жара. Трещали угли. Стучала в висках кровь, словно рвущийся на свободу обезумевший от страха зверь. Сквозь этот шум пробивались строки заклинания:

«Откуда ты знаешь, что я был конем?» — хотелось спросить Лясоте, но он не мог не то что рта открыть — набрать воздуха в грудь. Голова кружилась. Сознание меркло. Кожа лопалась от жара, из трещин текла кровь, с шипением падая на угли и тут же спекаясь и распространяя удушливую вонь. Он умирал…

И тут громыхнула заслонка.

— Готов. Спекся!

Его вынесло на воздух. Послышался треск и сочный хруст. Что-то ломалось, но он уже не слышал, уплывая куда-то на волнах блаженства. Вот, оказывается, что такое смерть. Как хорошо. Как спокойно…

— Дыши!

Хлесткий удар по лицу. За что? Больно же!

— Дыши, кому сказала?

Еще один удар. Не надо меня бить! Мне и так хорошо!

Удар.

— Ай!

— Вот так! Еще! Дыши! Дыши, витязь! Дыши, богатырь! Жить будешь!

В легкие хлынул воздух. В нос — уйма запахов. Мышцы задергались, заболели, когда кровь побежала по жилам, снова наполняя их. Откуда она взялась? Ведь, кажется, вся выплеснулась. Видать, не вся…

Он попытался сесть. Провел рукой по лицу, счищая приставшую хлебную корку. Запустил пятерню в волосы, выдирая хлеб и оттуда. Рядом суетилась старушка, сковыривая корку со спины.