Глен Кук: Суровые времена. Тьма

В каждом паре — более шести футов росту. Для похода в Хатовар Могаба отобрал самых сильных и умелых воинов. Все они ловки, как кошки, сильны, как гориллы, и владеют оружием так, словно родились с ним.

А прочие? Которые зовутся Старой командой? Да. Верно. Отряд — больше чем ремесло. Будь он только ради денег, продавай мы свой меч всякому, кто готов платить, не бывать бы Черному Отряду в этих краях. — Работы и на севере было полно. В мире всегда хватает властителей, желающих прижать к ногтю подданных либо соседей.

Отряд — это семья для тех, кто к ней принадлежит. Отряд — это дом. Отряд — народ изгнанных, одиноких, вызвавших на бой целый мир.

Сейчас Отряд пытается замкнуть кольцо своей жизни. Мы — в поисках места своего рождения, былинного Хатовара. Но, похоже, весь мир сговорился, что Хатовар должен остаться неприкосновенным, точно дева, укрытая вуалью тени.

Нюень бао? Они — просто здесь присутствуют. Полагают, что смогут и дальше держать нейтралитет. Ничего. Тенекрут придет, он им растолкует. В этом мире никто не может оставаться в стороне. Да и тебе лучше бы поскорей сделать выбор.

Малость не в форме? Ничего, образуется. Побегаешь недельки три взад-вперед — то отряд Тенекрута прорвется, то Могаба упреждающий рейд затеет — закалишься не хуже меча нюень бао.

Думаешь, сидеть в осаде — это с боку на бок поворачиваться да поглядывать, не идет ли тот тип, снаружи?

Пойми, тот, снаружи — слюнявый безумец.

Нет, не просто чокнутый. Он — волшебник. Могучий, хотя последнее время не часто показывается на люди. Старик, перед тем как сгинуть в той заварухе, после которой нас всех заперли здесь, здорово ему врезал. С тех пор старый черт не в себе.

Пришли. Выше уже некуда. Вот, внизу, весь этот вонючий городишко, словно песочный ящик, какие так любила Госпожа…

A-а, ну да. Этот слух и сюда дополз. Кое с кем из пленных тенеземцев. Может, и была какая-нибудь Кина там, на севере. Или еще что-нибудь. Но Госпожа там быть не могла. Она погибла вон на том самом месте. Пять десятков человек видели, как. И половина из них полегли, пытаясь спасти ее…

Да как у тебя язык поворачивается?.. Что значит: «Как я могу быть уверен»? Сколько ж тебе еще свидетелей представить? Мертва она. И Старик мертв. Все, кто успел пройти в город прежде, чем Могаба запер ворота, мертвы.

Уйма народу полегла… Остались лишь те, кто сейчас здесь. Меж двух безумцев. И еще вопрос, кто безумней — Могаба или Тенекрут.

Ну, нагляделся? Вот так Деджагор держит осаду Хозяев Теней. Не очень впечатляющее зрелище, верно? Однако, каждый из тех выжженных участков — память о жестокой схватке. Вот как ведем мы дела с тенеземцами.

Пожары в Деджагоре начинаются просто.

Да в аду и должно быть жарко, верно говорю?

…кто я такой, на тот невероятный случай, если записи мои уцелеют. Я — Мурген, знаменосец Черного Отряда, хотя, к стыду моему, знамя потеряно в битве. Веду Анналы неофициально, потому что Ворчун мертв, Одноглазый не желает, а из прочих вряд ли кто грамотен. Я был учеником Костоправа и стану продолжать Анналы, пусть даже без официальных санкций.

Я ваш проводник — на несколько месяцев, а может, недель или же дней; смотря сколько понадобится тенеземцам, дабы привести наше присутствие здесь к неизбежному его завершению.

Никто из запертых в этих стенах не выберется отсюда. Слишком много врагов, слишком мало нас. И единственное наше преимущество — в том, что наш командующий так же безумен, как и их. Что делает наше положение несколько неопределенным. Хотя не прибавляет оснований надеяться.

Могаба не сдается столь долго лишь оттого, что сам он, лично, вполне способен, вися на одной руке, другою швырять во врага камнями.

Судя по всему, листы эти будут развеяны темным ветром, и ничей взгляд более не коснется их. А может, именно они пойдут на растопку, когда Тенекрут запалит костер под последним, убитым им после взятия Деджагора.

Ну а на случай, ежели кто-нибудь найдет мои записи, — вот Книга Мургена, последняя из Анналов Черного Отряда.

Долгая нить моего повествования начинает раскручиваться.

Умру я, в безвестности и страхе, в стране, где, даже сосредоточившись всею душой, не могу понять и десятой доли — настолько стара она.

Время спрессовано здесь плотно, и двухтысячелетние традиции служат основанием для вещей полностью абсурдных, однако принимаемых без удивления и оговорок. Дюжина народов, культур и вероисповеданий образовали такую смесь, что должна бы немедля испариться, однако существует она столь долго, что все возмущения выливаются лишь в непроизвольные подергивания древнего тела, слишком утомленного, чтобы впредь утруждаться хоть чем-нибудь.