Кристофер Сташеф - Чародей в ярости. Чародей-странник

— О, всего лишь игрушка, которую я изготовила в часы досуга, — ответила, небрежно махнув рукой, Ль’Аж. — Ну а теперь, милочка, расскажи мне о себе. Есть ли у тебя родственники?

Дворецкий, шаркая и ворча, вошел в кухню. Тетушка Дилювиэн — потная толстуха в ярком, вырви глаз, платье до пола, оторвала взгляд от котла, в котором помешивала какое-то варево.

— Что, говоришь, она велела принести… Чаю? С чего бы это? Гостья? Невинная девушка? Ну еще бы! Конечно, они встретили ее с распростертыми объятиями! За много лет наконец-то — настоящая еда. А то ведь госпожа наша своим сынком сколько времени питалась, а уж чем господин, и подумать страшно… Родерик!

Дядюшка Родерик, старик горбун, занятый выдавливанием сока из помидоров, обернулся:

— А?

— Сбегай наверх да нацеди мне парочку унций.

— Но он уже давал вам пить сегодня, — возразил дядюшка Родерик.

— Особый случай, — буркнула Тетушка Дил. — Придется еще немножко нацедить.

— Она его вконец обескровит, — проворчал Родерик, но все же взял с полки небольшой кувшинчик и поплелся вверх по лестнице.

Одолев первой пролет, от миновал дверь, ведущую в спальню хозяйки, и вошел в соседнюю комнату. Комната была просторная и обставленная по-спартански. Дощатый пол без ковров, пустые бежевые стены. В углу стояла засохшая, всеми забыта я рождественская елка с разбитыми и растрескавшимися шарами и потускневшей и порванной мишурой.

Посередине комнаты стояла покрытая пылью старая кровать с пологом, а на ней лежало чье-то желтушное тело. Глаза человека были закрыты, его грудь едва заметно вздымалась и опадала.

— Бедняга, — проговорил со вздохом дядюшка Родерик, подойдя к кровати. Он уселся на стул с высокой спинкой и повторил: — Бедняга. — Затем он взял беспомощную, вялую руку молодого человека и повернул рычажок на канюле, вставленной в вену. Темно-красная жидкость закапала в кувшинчик. Как только стеклянный кувшинчик наполнился до отметки «2 унции», дядюшка Родерик перевел рычажок в первоначальное положение, вытер канюлю носовым платком и уложил руку юноши на кровать.

— Ну, ну, — проговорил он, хотя отлично понимал, что Мак Черч [23] Church — церковь (англ.). его не слышит.

Когда горбун поднялся, его кости захрустели. Он со вздохом направился к двери, но на пороге обернулся, чтобы бросить взгляд на необыкновенно красивого молодого человека, чьи мускулистые плечи облегала простыня. Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Дядюшка Родерик вздохнул, сокрушенно покачал головой и закрыл за собой дверь.

Когда он спустился вниз, там его уже поджидал Сукар Блютштайн. Он чуть ли не набросился на горбуна. Жадно сверкая глазами, он вопросил:

— Набрал? Она у тебя?

— О да, господин Блютштайн, — горестно вздохнув, отозвался Родерик.

— О, счастье! О, блаженство! — вскричал Сукар Блютштайн и, роняя слюни, протянул к кувшинчику изогнутые пальцы с длинными ногтями. — Дай-ка я погляжу! Дай попробую… — Он умолк, когда Родерик поднял кувшинчик повыше и продемонстрировал хозяину две унции темно-красной жидкости. Блютштайн уставился на содержимое кувшинчика, в страхе поджал губы, заслонился руками. — А-а-а-а-ай! — вырвалось у него. — Унеси ее прочь! Унеси скорее прочь!

С этими словами он развернулся и, пошатываясь, направился к гостиной.

— Эх, бедолага, — вздохнул Родерик. — Тяжко ему приходится. Каково это — быть вампиром и чтоб тебя выворачивало при виде крови!

Сокрушенно качая головой и прихрамывая, Родерик вошел в кухню.

— Набрал? — осведомилась тетушка Дил.

— Само собой, — проворчал Родерик и подошел к жене. — Что, ты думаешь, он бы вскочил и принялся со мной драться, да? Уж два года, как он лежит без чувств. Бедный малый!

— «Бедный малый»! Нет, вы только послушайте! Чья бы корова мычала! Не ты ли нанес ему удар, от которого он похолодел, а? Не ты?

— Ну я, да только кто же думал, что он никогда не очнется? И потом, что же мне было делать, когда его матушка и его дядя явились к нам в дом и объявили, что теперь это их дом и что теперь мы им будем прислуживать?

— Ну и само собой, ты врезал по башке дубинкой как раз тому, кто нам и не думал угрожать!

— Так ведь он показался мне единственным из троих, кто мог быть опасен, — продолжал оправдываться Родерик. Он подтащил к двери стремянку и забрался на нее, держа под мышкой две доски и шнурок.

— А теперь ты что удумал, старый дурень? Сам ведь знаешь, от твоих ловушек толку чуть!

— Но надо же попробовать-то, а? — Родерик многозначительно глянул на варево, которое продолжала помешивать жена. — Или может, ты бросишь варить свое колдовское зелье?