Эмиль, Гнитецкий - Благими намерениями

- Слушай, курвин сын, что тут происходит!

Теперь он слышал, как детский голос молил палача:

- Господин, я не вредитель, я бежал за коровой, направившейся к замку!

Затем слышался скрип поворачиваемого колеса и ор, перекрывающий детский крик:

- Говори, выродок, как замышлял пакостить князю! Может, ты его ещё и убить задумал?!

- Мама! Папа! Спасите меня!

Но ни мама, ни папа, разумеется, мольбы о помощи не слышали. Вполне возможно, что они были где-то рядом, где из них так же выбивали признание. Новое скрежетание колеса и детский визг. Затем опять рёв палача и невразумительные ответы жертвы.

- Ну? Хоть что-то уяснил? Признаёшься в покушении на княжича? - Бордул захлопнул дверь, и детские крики стихли.

- Уяснил, что вы тут хуже диких зверей! Детей за что, изверг?! - с трудом подняв голову, прошептал Мольх. - Мне нечего плохого про себя сказать...

- Знаешь, как говорил отец нашего князя Гинеуса Второго? Он говорил, что нет человека - нет проблемы. А ещё он говорил, что смерть одного - трагедия, смерть тысяч людей - подсчёт. Придворный летописец написал мудрые слова: "Если враг не сдаётся - его уничтожают". Понял?

- Понял...

- Что ты понял?

- Понял, что шиш вам на гномьем масле!

- Всё упрямишься? Понять очевидное не хочешь? Говори, бандит, кто тебе медаль обещал? На кого работаешь?! - рука замахнулась для нового удара. Дверь резко раскрылась и в неё не вошёл - влетел - Бартольд.

- Ну?! - с нетерпением спросил он.

- Молчит и молчит, гадина! - злобно сказал Бордул.

- Отойдём к столу, у нас неприятности назревают, - с этими словами они сели на стулья друг напротив друга, оставив Мольха болтаться в ошейнике, и начали о чем-то шептаться.

Бордул почесал затылок, топнул ногой:

- Не желает он ничего подписывать! Уморился я, Бартольд. Не пора ли отдать его Лукасу?

- Было бы времени навалом - хоть неделями его обрабатывай. Но времени у нас до завтрашнего вечера. Как угодно, но завтра с заходом солнца признание о его покушении на княжича должно лежать на этом столе! - хлопнул ладонью по столу второй кромник, - Если этого не случится, нам каюк. А насчёт Лукаса пока погодим. Есть тут у меня одна идея...

- Какая?

- Оставим его на ночку в давильне-выбивальне. Там Петжко Укроп и Орих Рыжий сидят. Уж они-то и не таким языки развязывали.

- Орих, это тот псих, который думает, что миром правят хоббиты? Думаешь, справятся они, Бартольд?

- А что им остаётся? Я с ними уже имел серьёзный разговор. Сказал, делайте, что хотите, но если не заставите его до утра дать показания, то вздёрнем вас самих на виселице в самое ближайшее время. А с нами, если провалимся, сам знаешь, что будет. Признание должно быть подписано его рукой.

- Дело! Только вот, не убьют ли они его?

- И это оговорено. За его убийство их тоже вздёрнем. Он нам до признания нужен живым. Народ должен видеть, что мы не без дела сидим.

- А дальше?

- Дальше - вздёрнем всех троих, так или иначе, - наклонился над ухом собеседника Бартольд, - этого - указал на Мольха, - посередине. Надоели они уже мне. Новых наберём, есть у меня крепыши на примете.

Бордул усмехнулся, обнажив зубы.

- Конвой!

Дверь открылась, в помещение вошли три стражника.

- Отвязать, дать воды, чтобы не сдох, и на этаж ниже, в камеру к Петжко и Ориху. Руки не заковывать, пусть там порезвится малость. Дежурить у дверей постоянно по двое. Выполняйте!

***

Мольха макнули головой в ведро с водой, дали попить, чтобы немного оклемался, и повели в камеру. Изрыгая проклятья, он попытался броситься с кулаками на охрану, но был умело скручен и, сдавленно хрипящий, согнутый пополам от боли в вывернутых руках, волоком доставлен к двери. Сыскаря бесцеремонно втолкнули в маленькую, хорошо освещённую комнатушку. С трудом удержав равновесие, Панкурт выпрямился и осмотрелся. Давным-давно беленый потолок, изборождённый глубокими трещинами. Выкрашенные жёлтой краской прямо по камню стены сплошь забрызганные кровью. На стенах красовались многочисленные отпечатки хватавшихся и сползавших вниз окровавленных рук. Каменный пол был так же покрыт большими вишнёвыми пятнами. Ощутимо пахло кровью. Кое-где виднелись маленькие белые камешки. Приглядевшись, Мольх понял, что это не камешки, а выбитые человеческие зубы.

Сбоку на вделанной в стену деревянной лавке расположился толстый человек с короткими ярко-рыжими волосами. Ещё один сидел на выступе задней стены, поставив одну ногу на лавку, а другую - на перевёрнутое ведро. Второй близоруко щурился. Оба были голые по пояс, а над сидящим человеком висела большая надпись красными буквами: