Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Я тоже не хочу быть веселым, мне это противно. С вечера я чувствую, как ты вколачиваешь в меня обоймы — одну за одной. Я беззащитен, но не потому, что не могу, я просто не хочу делать что-то против тебя. Ты сам меня заставляешь, неужели не видишь?

— Тебе больно? — привстав, я внимательно посмотрел на него.

— Я поверил в тебя как в звезду. Это ли не боль? Но сейчас, когда поезд тихо встанет посреди ночи и никто не услышит, мы сойдем с тобой с поезда, сойдем в таинственный город, возведенный безумными зодчими. Город, о котором никто не помнит и не возит сюда толстых американских туристов с библиями и сандвичами. Это тайна и мой подарок тебе. Идем! Мы вышли из вагона и проводник поклонился нам, не произнеся ни звука, и было слышно каждое дыхание вокруг, но его не было. На перроне ни пассажиров, ни торговцев курями, тихо.

— Куда мы? Поезд же уйдет?

— И это говоришь ты? — изумился Даэмон.

— Я смеюсь. Веди, дьявол. Мы прошли через пустынный вокзал.

— Никак не пойму, куда ты привез меня. Это Бологое?

— Бологое…

— Непохоже… Небось врешь?

— Как можно, монсеньер? — Даэмон поцеловал мне руку. Как здесь тихо. Остаться бы здесь, послать все к… (я покосился на Даэмона — он, по-моему, не заметил). И ветер так целует, как на небе.

— Ты тоже это вспомнил? — спросил Даэмон патетично.

— Отстань. Он как растворился в ночи, оставив мне смотреть. Какой необыкновенный город, подумал я, стоя на холме. Странно, что я не видел его раньше. Здесь мрамор легче дыхания, и цвет его — небесный шторм. Все строения были так знакомы мне, словно в детстве нежные руки вели меня этими дорогами к облачным крышам, и звезды хотели найти меня там одного…

— Спасибо, — сказал я Даэмону, — но я не останусь здесь, не надейся. Я вижу насквозь тебя, о моя обезьяна, и я знаю, что моя ставка в игре — весь мир. Я, впрочем, могу оставить здесь тебя, подарить тебе мое сердце, невелика потеря. Но ты не согласишься… А по мне — весь мир, и только.

— Ты хочешь Катю? — спросил он печально. Я наотмашь ударил его по лицу.

Мы вернулись в купе, и поезд тронулся. Я посмотрел на спящую Кэтти и сложил над нею руки в благословении. Даэмон молча сел в углу, достав газету THE FINANCIAL TIMES, которую таскал с собою по миру уже пятый год.

— Монсеньер, — сказал он, — спи. Я не дам тебя в обиду.

— Пошел на хер.

— Какой ты красивый… Может, ты на самом деле…

— Вот же гад, — мне расхотелось спать, — ты ведь врал мне, что веришь.

— Но я не говорил, что не сомневаюсь. Спи, монсеньер. Завтра тебе победить меня. Игра кончается, я ухожу.

— Зачем?! — я вскочил на постели, — что еще за чушь ты мелешь?

— Я расплавлен огнем твоей бессмертной красы, — сказал Даэмон, — и рассыплюсь песком у твоих ног, харе Кришна, только слезами твоих рек, каплею дождя на твоем лице…

— Что за чушь ты мелешь? — я швырнул в него чем-то попавшимся под руку. Даэмон засмеялся:

— Нет, торжествуй, во мне еще слишком много сил, чтобы противиться тебе. Все это правда… но правда и другое. Рука его запылала, как свеча и он посмотрел на себя в ярко освещенное зеркало:

— Это я, лунный Даэ, призрак шепчущих роз, дождь черных цветов, опадающих на землю, и мне приносят в жертву свою кровь молодые девицы. Я Лючаферул Всеславный, и я — их красота, я — в их любви, они — мои лики и тело. А ты упадешь, если и летал когда-то. А ты один, я же — во многих, как в зеркалах, где вижу свой бессмертный образ… Рука его вошла прямо в стекло и то осветилось кровью. Огонь погас.

— Как тебе удалось зажечь руку? — воскликнул я, впервые в жизни не веря ни во что.

— Я владыка огня… безымянное пламя без жара и боли, томный бред умирающего от любви, я есть САТАНА!

Естественно, этими эксцессами он разбудил Кэтти, которая быстро поцеловала его, заставив замолчать. Впрочем, он уже все сказал. Чувства мои были подобны осколкам, разбросанным по полу. И вдобавок он посадил Кэтти перед собой и заявил ей:

— Раз, два, я люблю тебя! Я заметил вслух, что вид целующихся отвратителен, и с тем заснул… а впрочем, нет. На границе сна я слышал, что он хотел от нее получить и получал это. Я уверен, это была демонстрация специально для меня. Тяжело быть запертым в комнате с любимой, которая услаждает твоего врага, да еще так непристойно и долго. Однако он этого и хотел, он хотел моей любви к ней, любви поверженного. Он хотел разменять Кэт на всю мою власть. Эти звуки… они стали мне вдруг совершенно безразличны. Я знаю одно, я понял внезапно, это так просто: