Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Зачем ты идешь за мной? Знай, эта прогулка может кончится для тебя страшным. Здесь никто не признает тебя и правят Совсем Другие… Но Бог не испугался идти за ним и они пошли дальше, в незнакомый мир…

Ведь люди были скучны им, а те, кого они не знали — нет.

На триста пятнадцатые сутки совершенно пустого и одннообразного пути им завиделся свет вдалеке.

— Клянусь своим посохом, — сказал Бог, — нас идут приветствовать правитель этой волшебной страны и с ним те, кто у него в почете.

— Нет, — сказал Темный, — это просто девушка идет нам навстречу, и звать ее Соня. (А страна эта не волшебная, такая же пустыня, как и все остальные). Так оно и было, и когда братья поравнялись с ней, то захотели пойти вместе, но только каждому хотелось остаться с девушкой наедине. И Бог сказал ей, что он Бог, а Темный сказал — просто заблудившийся странник. Когда брат спросил его, почему он не представился благородно, чтобы его признали за ангела, темный сказал «достаточно мне будет того, чтобы меня признали за меня». Случилось так, что Соня оступилась о камень и подвернула ногу, и не могла идти дальше. И каждый из братьев предложил нести ее на руках. Тогда сказала она сказала старшему: «Я знаю, ты сказал правду». А младшему сказала: «Знаю я, что ты соврал мне. Но понесешь меня ты, ведь ты слабее и умираешь, я вижу в сердце твоем острую боль. Ты не сможешь жить с ней долго. Потому дороже мне твоя жертва, ведь она последняя «. «Ты же имеешь слишком много, чтобы много отдать. Оставь свои жертвы при себе» — сказала она старшему брату. И еще добавила, что отдаст себя тому из них, кто обречен, ибо мечтает она целовать в губы тех лишь, кто падает, чтобы не было им совсем страшно и одиноко, ибо видение красоты лучшее из видений и роза венчает чело лучшей из смертей. И видит он вовек то, что увидел в миг. Так сказала она. И беззащитная тьма милее ей торжествующего и всесильного света. Так отвечала она. Но Бог хотел ее любви и оттого захотел и сам упасть. Он бросился с высокой скалы вниз на камни, но камни стали мягкими, как перины. Он закрыл глаза, чтобы увидеть тьму, но яркий свет бил ему в глаза. Когда же он открыл их, он увидел, что младший брат его умер от недуга любви и Соня сидит над ним и читает непонятные стихи. «Спаси его теперь для меня», сказала Соня, «ведь я поверила тебе». «Нет у меня над ним власти», отвечал Бог ей, и еще сказал он «сам он держал свою смерть в своих руках, спасти же его могла только ты, но ты не спасла». «Вот как ты судишь!» сказала Соня и засмеялась, «откуда знать тебе, спасла я его или нет?» Тогда один глаз мертвого засветился багровым лучом и Соня ушла в этот луч, как в дверь. И луч исчез сразу, как и она исчезла. Темный был погребен в той же пустыне королевства Эферии спустившимися с безоблачного неба людьми в черных камзолах. Они не сказали его брату ни слова, хотя тот порывался заговорить с ними. Потом они ушли туда. Бог сказал никому: «Мой последний свидетель, кто остался со мной, что ближе мне — торжество моего сердца или сладость его? Первое навек лишило меня второго, и только ты знаешь, как я любил того, с кем теперь разлучен». Никто ответил ему: «Ты найдешь его, если будет новый мир. Не такой глупый, не такой несправедливый — и если в нем будет меньше жары, ведь твои люди изгнали ледяного призрака огнем — но гляди, что с ними стало». Он вернулся на землю, и увидел, что она вся сгорела. Никто летел следом и говорил: «Позови его из страны теней, и, быть может, он придет к тебе. Но вместе быть вы уже никак не сможете. Тебе придется заплатить за право вернуть его, и платой будет часть твоей власти, и Темный будет отныне равным тебе, как в прошлой жизни был он слаб, и бесстрашен, и безразличен. Но слабость его была его облачным благословением, бесстрашие — ядом, а безразличие — только маской великой любви и стало крыльями, на которых он улетел от нас…»

— Даэмон, это о нас с тобой, да? Ты сам придумал?

— Что ты? Мы с тобой только марионетки в спектакле, что ставится бесконечно.

— А конец всегда один?

— Конец мне неизвестен… Я могу только чувствовать его. Кэтти потянулась поцеловать меня.

— Я знаю, я пропаду с тобой, — произнесла она так спокойно. Я обнял ее за плечи и не отвечал…

Я хотел, чтобы она ушла, она поняла это. Ни прощаний, ни обещаний. Зачем? Все так обречено. Трамвай обгонял меня, я не хотел бежать и пробормотал что-то, скорее всего ругательство, сам не помню. Трамвай встал, похоже, полетела сеть. Прохожие в легком ужасе шарахнулись от меня, но необходимость перемещаться на большие расстояния вернула их на стезю здорового реализма и они отвергли предположение о дьявольщине как предрассудок. Я посмотрел на дугу и представил себе ток на ней. Как говорил Джордж, надо уметь представить… Меня аж передернуло, и на кончике языка ощутил я неприятный привкус металла, но дугу заискрило. Трамвай загудел и поехал дальше, гремя как Боинг на взлете. Я обернулся на чувиху, перебегающую дорогу, посмотрел на нее пристально — «подумай обо мне». Та встала как вкопанная среди улицы, беспомощно озираясь (а спешила-то как!) И увидела меня. Несколько минут она ходила вокруг медленно, как бы ни при чем. «Пошла вон», беззвучно сказал я, даже не посмотрев на нее. Она опустила глаза, но не ушла, а я уже увлекся новой игрой. Светофор. Вот предмет неорганической материи, верный моим повелениям и отказывший повиноваться законам электрической цепи. Я начал с одного светофора, на котором немедленно зажег три цвета одновременно, а потом начал хаотическое мигание. Машины встали и остервенело засигналили, выражая протест против таковой эстетики абсурда. Скоро по всей Москве светофоры беспорядочно мелькали, как на рейве. Огромные пробки парализовали движение во все стороны. Славно, значит Джордж догадается, что это я развлекаюсь. Мне тем временем захотелось новых развлечений и я начал демонстрировать технику прозрачности. Исчезновение с лотка банок лимонада прошло незаметно, продавщица просто поставила новые. Можно подумать, ей каждый час такое устраивают, подумал я обиженно, решив не печалить ее больше. А вот исчезновение в воздухе большого черного мерседеса вызвало нездоровую экзальтацию масс. Массы шумно обменивались впечатлениями. Хозяин тяжелого предмета работал в амплуа разнесчастного Пьеро — его заставляла страдать уже не столько причина несчастий, сколько фатальная неспособность занять себя чем-то другим. Народ одобрял пламенную скорбь мужика — еще бы, не по-пьяни разбил, а лишился в результате сверхъестественного антинаучного феномена. «…Нечистая сила…» — сказал мужик. Я восхитился его эрудицией и поставил машину на место, чуть дальше, конечно, чтобы не раздавить толпу граждан. Жестоко, ведь возвращение железного коня еще более поставило под сомнение его картину мира. Это был уже никак не Пьеро — явный Карабас-Барабас.