Вадим Крабов - Заговор богов

— Правильно мыслишь, Рус! — поддержал его князь. Без божественной поддержки его победа выглядела гораздо значительней. — Эх, жаль, Эрдоган погиб, я бы ему устроил… — опрос выживших воинов показал чудовищное нарушение — секретную последовательность камней для открытия врат знали половина воинов. Сотник ввел «ротацию постов», которая по его мнению повышала боеспособность. Разведчики наверняка поймали первого попавшегося, тот и выложил им все. Один лазутчик, благодаря Русу, выжил, но пока находился в беспамятстве. Позже Отиг наберется сил и сломает ему блокировку памяти, а пока пусть поспит. — Пришла пора, Рус, приглашать сюда Целителей и… Максада. Сколько еще эндогорских скало…лазов выжило — неизвестно. Говоришь, не можешь снять блок?

— Я не магистр, — поскромничал зять. Он узнал, что кодовая последовательность, по счастью, была известна только двоим: воину-магу убитому Леоном и единственному пленнику. Когда Рус прочувствовал строжайшую эндогорскую дисциплину, секретность, возведенную в абсолют, подозрительность ко всем, в том числе и к товарищам по оружию, презрение к тиренцами и грязным рабам, активно насаждаемое в армии; то ему стало жалко этих умелых воинов. Не повезло им с царем, от него шли эти неоднозначные нововведения — воин-маг Текущий по имени Ниротон постоянно рассуждал об этом. Весь выживший состав тирской сотни посадили под арест — к ним не подобраться, так что с остальными семью диверсантами, среди которых остался только один склонный к Силе, вовремя отставший от напарника, пусть разбирается Максад. Давно ему сюда пора.

В городе объявили праздник — первый в истории людского Кальвариона. Гелиния расщедрилась и выставила народу каганского вина, фруктов, сладостей и тирские мясные закуски, ради которых повелела забить чуть ли не половину казенных борков и овцебыков. Грация на Фонтанной площади устроила торжественную службу при стечении едва ли не всего, тогда еще невеликого населения княжества. Тиренцы, бывшие рабы (в основном — эндогорцы) и даже суровые этруски устроили массу импровизированных концертов, с широким использованием каганских инструментов: разновеликих труб и струнных, напоминающих земные гитары и скрипки с великолепным звучанием. Танцы, веселье длились всю ночь и главными героями были этруски, Отиг и Пиренгул. По договоренности с князем, роль Руса с Леоном скромно умалчивалась.

В Кальварионе Рус погостил у Леона, куда не забыл позвать «великого борца за процветание Тира» Андрея. Друзьям пришлось защищаться от его кулаков и хитрый Текущий выбил-таки у Руса обещание помочь ему с тем самым «процветанием», то есть ходить по Тирским степям и добывать воду. «А то вы тут с эндогорцами развлекаетесь, а я там один скучаю!», — таков был его неоспоримый довод.

Вечером все вместе погуляли на празднике. Первым домой заторопился Андрей: «Сто лет жену не видел! Я, между прочим, чуть ли не до отката каждый день работаю, Силы на возврат домой не остается! Каналы гудят, что пчелы на пасеке!», — оправдался перед товарищами и был таков. «Старый» Леон тоже ушел бы, но не хотел бросать Русчика. А тот от души веселился, подпевал музыкантам, много пил и старался оставаться неузнанным. Ночью, в мерцающем пламени факелов, в мягком свете из окон домов, в цветном отблеске крыш это было нетрудно. Лишь под утро друзья расстались. Каждый пошел к себе. Рус направился не в Кушинар, а во дворец. Соскучился по жене.

Гелиния проснулась сразу, едва муж переступил порог спальни. Сладко потянулась, зевая, и, открыв глаза только наполовину, не желая полностью выходить в мир яви, медленно проговорила:

— Русчик… наконец-то… я столько тебя ждала… видишь, уснула… иди ко мне… — в её голосе смешалось все. Своенравие и покорность, нетерпение и смирение, любовь и каприз. Словно не было сегодня размолвки, словно не кипела она от негодования буквально полдня назад…

Рус мгновенно заставил себя протрезветь. Ночная туника скрутилась самым немыслимым образом, легкое покрывало сбилось в несколько куч, одна из которых попала между ног, оголив по-женски мускулистое, упругое бедро. Гелиния лежала на боку, подложив под щеку обе ладони, отчего её и так скуластое лицо с одной стороны припухло, что добавило ей умильную детскость. Налитые губки улыбались и шевелились, будто она причмокивала во сне. Глаза так и не хотели распахиваться полностью. Они смотрели из-под век с поволокой и манили: «Ну иди же, я устала ждать…», — и больше никаких мыслей не выражали.