Меган Уолен Тернер - Царица Аттолии (ЛП)

— Неужели? — спросила Аттолия.

— Да, — вор выругался.

Она видела выступившие у него на шее жилы, когда он напряг мышцы под ремнями. С правдоподобной серьезностью царица спросила:

— Что бы ты мог украсть для меня, вор?

— Все, что угодно, — заверил он ее. — Я могу украсть все, что вы захотите.

— А почему я должна верить тебе?

— Я хотел бы дать вам мое слово.

— Твое слово? — королева была удивлена. — Что в нем хорошего?

Ничего хорошего вообще. Аттолия улыбнулась.

— А как насчет царицы? Она предпочла бы увидеть тебя моим живым слугой или мертвым пленником? Она сказала тебе это, прежде чем отправить тебя из Эддиса?

— Да, сказала.

— Ну, конечно, — кивнула Аттолия. — Эддис знает, что ты не предашь ее. Что ты самый замечательный инструмент ее власти, слепо преданный своей возлюбленной.

Она наклонилась к нему, протянув вперед обе руки. Он вздрогнул от ее прикосновения, но она только взяла его лицо в ладони и посмотрела в глаза.

— Твоя царица думает, что ничем не рискует, посылая тебя сюда, потому что я не смогу использовать тебя против нее. А думаю, что смогу. И то, что я собираюсь взять не имеет ничего общего с тем, что Эддис согласится отдать мне. Ваш посол сказал, что царица имеет право повесить своего врага, — сказала Аттолия. — Но у вас не секут преступников кнутами до смерти, не вешают вниз головой на стене дворца и не морят голодом в железной клетке посреди двора. Посол считает, что я не должна выходить за рамки права и обычаев. Он уверял, что я могу оскорбить богов, хотя не сказал, каких именно. Меня мало заботит гнев любого из богов, но я все же думаю, что твою проблему лучше решить традиционным способом.

Она выпустила его и отступила назад. Дородный тюремщик снял кривой меч со своего места на закопченной стене. Евгенидис успел испугаться раньше, испугаться так, словно его сердце начало каменеть в груди. Увидев палача с мечом, он снова посмотрел на царицу и почувствовал, словно весь мир вокруг превращается в камень. Воздух в комнате затвердел, и он начал задыхаться. Он бился в кожаных путах, сражаясь с мертвым воздухом, сражаясь с бездушным упрямством царицы Аттолии. Он умолял:

— Пожалуйста, пожалуйста, — словно его сердце вырывали из груди.

Человек рядом с ним поднял меч. На мгновение огненная искра пробежала по лезвию клинка, прежде чем меч обрушился вниз, глубоко вонзившись в ручку стула. Кисть его правой руки исчезла за блестящим клинком.

Аттолия видела, как его тело рванулось из ремней. Она ожидала, что он закричит, но вор не издал ни звука. Он отвел глаза от своей правой руки, и она увидела, как лицо стало мучнисто-белым, словно вся кровь в один момент иссякла под кожей. Его глаза были крепко зажмурены, рот искривился от боли.

Он боролся за каждый глоток воздуха, его мысли кружили словно чайки в поисках добычи, ища способ изменить действительность, изменить приговор царицы Аттолии, но ее решение было окончательным и обжалованию не подлежало.

— Евгенидис, — он услышал ее спокойный голос сквозь багровую завесу боли, — я нарушила обычай? Посмела ли я оскорбить богов?

И он услышат свой слабый голос:

— Нет, Ваше Величество.

— Прижгите рану, — бодро приказала царица. — И пусть доктор посмотрит его. Я не хочу, чтобы рана воспалилась.

Железо для прижигания было готово, и она задержалась, чтобы увидеть, как он закричит под раскаленной кочергой. Он снова дернулся, но так же не издал ни звука, только резко вдохнул и не позволил воздуху выйти из груди. Аттолия наблюдала, как посинели его губы, и он потерял сознание; его голова упала на грудь, а темные волосы закрыли лицо. Она наклонилась ближе, чтобы убедиться, что вор дышит, затем снова повторила приказ вызвать доктора и вышла.

Поднимаясь по узким лестницам на верхние этажи дворца, она отодвинула свое смущение в уголок сознания и сосредоточилась на предстоящем переезде двора. Она собиралась проехать вглубь страны. Пора было разобраться с местными баронами. Она даст необходимые распоряжения собирать сундуки.

Три дня спустя царица стояла на пороге тюремной камеры. Она услышала вора прежде, чем смогла его увидеть, и слушала его затрудненное дыхание, пока ее глаза не привыкли к темноте.

Он лежал на боку в углу камеры, прижав к груди раненую руку и подтянув колени, чтобы защитить ее. Он потел в холодной и сырой темнице и не двигался, пока Аттолия не ткнула его в бок носком сандалии. Он открыл глаза и посмотрел на нее без всякого выражения. Яркая лампа, принесенная кем-то из охраны, осветила его лицо, и она разглядела шрам на щеке. Его кожа была такой бледной, что шрам казался серым.