Меган Уолен Тернер - Царь Аттолии (ЛП)

Царица ждала. Сидя у окна она наблюдала, как постепенно зажигаются огни в городе, сопротивляющемся наступлению долгих сумерек. Солнце опустилось за горизонт несколько часов назад, но за окном не было темно. Фонари и факелы будут гореть всю ночь, а люди переходить от одного праздничного стола к другому до возвращения солнца и, пошатываясь, разойдутся по домам только на рассвете. Они с танцами, музыкой и вином отмечали великое событие, которое, как им казалось, не наступит уже никогда. День свадьбы их царицы. Теперь она сидела у окна, глядя на огни, прислушиваясь к музыке и ожидая мужа.

По обычаям Аттолии женщина сама шла к мужу в первую брачную ночь. В Эддисе мужчина шел к своей невесте. Они решили сохранить обычай Эддиса. Эддисийцы могли убедиться, что царица склоняется перед обычаями своего молодого мужа, но с точки зрения аттолийцев их царица ни в чем не поступилась традиционными обязанностями жены. Политические уступки, осторожное маневрирование — всего лишь танец теней вокруг истинной сути события: брака двух любящих людей. Сегодня она отдала судьбу своей страны в руки Евгенидиса, обменявшего все свои честолюбивые надежды на право стать ее царем.

Посреди шумного дворцового зала за изобильным столом в ярком свете разноцветных фонарей Орнон, посол Эддиса, подавил зевок и сыто улыбнулся, мысленно поставив точку на будущем бывшего Вора Эддиса. Они с Евгенидисом были старыми недругами, и лицезрение Вора, скованного узами суверенитета, согревало сердце опытного политика. Это чувство принесло ему больше удовлетворения, чем любая тщательно взлелеянная месть. Царица Эддиса, казалось, прочитала его мысли и с другого конца зала одарила взглядом, заставившим его быстро выпрямиться на стуле, сделать еще глоток вина и, не меняя выражения лица, повернуться к соседу справа.

На дворцовой стене молодой часовой смотрел на город почти с тем же выражением, что и царица Аттолии из своего окна. Ему не довелось участвовать в торжествах, но не будучи любителем выпивки и драк, он не роптал против своей участи. Ему нравились эти одинокие часы в вышине над дворцом. Одиночество и время, проведенное вдали от шума казармы и болтовни товарищей, давали ему возможность подумать. Честно говоря, эти дежурства были даже удовольствием. Сегодня можно было не опасаться никакой внешней угрозы: ни кораблей Суниса, стремящихся к гавани, ни вражеской армии спускающейся с холмов на равнину. Самый опасный враг Аттолии перестал быть врагом и больше не попытается тайно проникнуть во дворец, думал он. Костис мог с тем же успехом проспать свое дежурство, тем не менее, он быстро выпрямился и зорко уставился в темноту при появлении капитана.

— Костис, — сказал капитан, — тебе не помешало бы немного развлечься.

— Так точно, командир.

— Я бы не возражал. — никаких эмоций в бесстрастном голосе шефа.

Глубокой ночью, когда торжественный ужин во дворце закончился, но шум на улицах еще не стих, Секретарь архива сложил свои документы аккуратной стопкой на столе. Он взял на себя смелость в личном порядке обратиться к царице с предложением обсудить способы ограничения власти царя. Евгенидис был молод, хорошо образован, решителен и наивен. Его можно будет легко взять под контроль, как только влияние эддисийских советников немного ослабеет, а это обязательно произойдет. Царица одним взглядом дала понять, что Релиус превысил свои полномочия. Он отступил с извинениями. Царица намеревалась распорядиться судьбой царя по собственному усмотрению, и Секретарь архива с чистой совестью мог умыть руки.

Костис сидел в своей комнате. На столе перед ним лежал лист бумаги, предназначенный для составления рапортов о деятельности его подразделения. Он зачеркнул несколько первых строк доклада и попытался сосредоточиться на письме отцу. Оно начиналось со слов: «Господин мой, я должен объяснить вам мой поступок», а затем обрывалось. Костис не мог объяснить своего поступка. Он потер лицо ладонями и вновь попробовал облечь сумбурные мысли в ясные слова и стройные фразы.