Александр Бычков - Искатель, 2013 №2

Ганин взял аптечку и первым ступил на скрипучую и шаткую лестницу, ведущую вниз. Расторгуев же, опустив задранную левую брючину, чуть прихрамывая, отправился следом, но тут, почти уже дойдя до лестницы, почему-то остановился и бросил случайный беглый взгляд на портрет круглолицей девушки. Как раз в это время умирающее предзакатное солнце выпустило последние пучки кроваво-красных лучей, пронзивших грязные стекла чердачных оконцев, и… солнцевидное лицо незнакомки на портрете вдруг на мгновение как бы вспыхнуло, как внезапно зажженная в темном чулане лампочка, и Расторгуеву на долю секунды показалось, что девушка направила на него пристальный взгляд своих фиалковых глаз и в этих глазах заплясали, как язычки пламени, какие-то кроваво-красные искорки, а белоснежные острые зубки хищно блеснули… «Чепуха какая-то! — подумал Расторгуев. — Видимо, это блики заходящего солнца вызывают такую игру цветов. Пожалуй, я недооценил эту картину…» И немного торопливо стал спускаться по скрипучей лестнице.

С заходом солнца маленький домишко Ганина почти мгновенно погрузился во тьму, стало прохладно. Здесь, в Валуевке, садовые участки мало кому служили постоянным местом жительства. В основном, дачники приезжали сюда по выходным — прополоть и полить грядки, набрать воду, раскрыть или, наоборот, закрыть теплицы, а уезжали уже в воскресенье вечером, потому ночью в будни здесь было тихо. Может, именно за эту особенность этих мест их так полюбил Ганин?..

Скрипя половицами, Ганин подошел к стене, звонко щелкнул выключателем, и одинокая «лампочка Ильича», висевшая на тоненьком проводе под потолком, озарила неровным, но довольно ярким светом единственную комнату домика. Еще одно движение — и зашумел электрический чайник на столе.

— Паш, ну что ты там застрял?! Давай чай пить!

— Пожалуй, Ганин, чай ты останешься пить один, без меня, мне срочно нужно возвращаться в город. Сам понимаешь, жена, дети… — И Расторгуев протяжно зевнул.

Ганина второй раз за вечер передернуло, ведь ему было за тридцать, а ни жены, ни тем более детей у него не предвиделось: вот уже третья за последние пять лет девушка как сквозь землю провалилась, оставив только короткую эсэмэску: «Мы с тобой, Леш, очень разные, пойми…» Наверное, не надо было приводить ее в этот проклятый дом! — в сердцах подумал тогда Ганин. Один его вид испугает кого угодно. С таким сомнительным наследством ни одна порядочная девушка со мной не захочет иметь серьезных отношений, это уж точно!

— Паш, ты ж говорил, что устал от нее! — разочарованно всплеснул руками Ганин. — Мы ж с тобой собирались всю ночь говорить об искусстве, особенно о моих последних работах! А ведь ты их даже не посмотрел…

— Как не посмотрел? — нахмурил брови Расторгуев. — А «Мечта поэта»?

— Да что ты! Ее я написал уже давным-давно! А последние работы сейчас готовятся к выставке, но зато у меня есть альбом фотографий с них, рекламный, и я думал тебе их сегодня ночью показать, ну, чтоб ты был морально готов к выставке, раздразнить так сказать, твой аппетит…

Ганин бросился к шкафу, торопливо открыл скрипучую дверцу и в поисках затерявшегося в этом хламе альбома начал рыться в многочисленных бумагах, тетрадях, старых газетах и журналах, в беспорядке наваленных на полках.

Расторгуев между тем сел на стул и, быстро окинув внимательным оценивающим взглядом все содержимое стола, заметил на нем открытую бутылку с рубиново-красной жидкостью.

В глазах его блеснул огонек, а уже через мгновение он одним махом налил себе полный стакан. Это была бражка, ароматно пахнущая земляникой, очень крепкая, но необыкновенно вкусная.

— Это тоже… бабушкин? — сморщившись оттого, что спиртное сильно обожгло ему горло, и вытирая выступившие на глазах слезы рукавом рубашки, проговорил Расторгуев.

— А! Бражка… Да, ее… — не глядя на Расторгуева, ответил Ганин. — Она была мастерица ее делать, в подвале еще много бутылок осталось, впрок готовила. Как деда-то похоронила, пить уже некому было. Мне ж много не надо… Ах, вот, нашел! — хохотнул Ганин, возвращаясь к столу с довольно толстым, красивым глянцевым альбомом в яркой обложке.

— Ого! Шикарно… — удовлетворенно кивнув, хмыкнул Расторгуев, с наслаждением делая еще один глоток ароматной настойки. — Слушай, Ганин, а твои дела явно идут в гору! Где ж ты столько денег достал на такой альбомчик?

Бледное, обычно печальное, с опущенными, как у Пьеро, уголками губ лицо Ганина расплылось в довольной улыбке, а щеки вдруг порозовели.