Виктор Емский - Индотитания

— И в чем же суть сделки? — спросил Пирагмон. — Он тебе — напиток. А ты ему?

— Да какая разница? — занервничал Полифем. — Вон, пей.

Он налил в кружки, но Пирагмон пить не стал.

— Только не надо мне рассказывать, что человек снабжает тебя просто так, — сказал он. — Я давно понял, что люди никогда и ничего не делают даром.

— Ну-у, он мне «Огненные слезы», а я ему — так, безделушки всякие.

— И? — не отвязывался Пирагмон.

— Ну, ножик там бронзовый. Или топорик.

— Н-да, — протянул Пирагмон. — Выходит, тебя самого надо распять, как Прометея.

— Ничего подобного, — сказал Полифем. — Дело уже сделано. Если не я продам ему бронзу, так он ее купит у какого-нибудь Хрюка или Чпюка из соседнего племени. И тогда у меня не будет этого чудесного пойла. Поэтому пошли вы все к троллям в жены! С вашими законами! И нечего меня обвинять! Кого надо уже обвинили. Вон, висит себе и радуется жизни. Туда ему и дорога!

— Что ты разорался? — удивился Пирагмон. — Наливай лучше.

Полифем, пыхтя от злости, наполнил кружки.

— Эти подлые людишки достали вконец. — Пирагмон вернулся к прежней теме. — И во многом виноват именно Прометей. Поэтому мне кажется, что подвесили его справедливо. Год назад появились тут двое.

Киклопы выпили и одобрительно крякнули.

— Смотрю, промелькнула какая-то гигантская тень, — продолжил Пирагмон. — Вышел из пещеры, огляделся и обомлел. В небе над долиной летает чучело не чучело, птица не птица, а Зевс знает что! Я долго не мог понять, что происходит, пока чудо не приземлилось. Оказалось, что это дельтаплан. Крылья, собранные из тонких реек, обтянуты овечьей кожей, а внизу имеется деревянная перекладина, сделанная в форме трапеции. К месту посадки, где уже находился человек, подошли еще двое, и в одном из них я узнал Прометея. Если б не он, я бы навалял этим людишкам тумаков, а дельтаплан уничтожил бы сразу. Но Прометей, сам знаешь, брат Атланта. Один на один с ним не справишься.

А были с титаном, как я уже говорил, двое. Один — старый, другой — молодой и крикливый. Старому Прометей рассказывал, что надо изменить в конструкции, чтобы дельтаплан летал дольше и быстрее, а молодого учил управлять этой мерзостью. И повадились они каждое утро затаскивать дельтаплан на утес, который находится как раз напротив моей пещеры. Представь себе, ежедневно я просыпался от восторженных воплей, которые испускал молодой протоавиатор, сигая на дельтаплане с утеса. Старик тоже не молчал. Он орал всегда одну и ту же фразу: «Икар, высоко не летай, там нечем дышать!» Вся эта суета так мне надоела, что я решил разобраться с компанией летчиков-испытателей.

Дельтаплан они оставляли до рассвета на вершине утеса. Как-то ночью я обильно смазал трапецию бараньим салом. Вот потеха была с утра! Этот Икар, столкнув дельтаплан с утеса, не удержался на палке и шлепнулся вниз, а аппарат, пролетев без управления несколько стадий, благополучно приземлился в долине. Пилоту повезло. Он упал на крону дерева и сильно не пострадал. Поэтому полеты продолжились как ни в чем не бывало!

Тогда я решился на кардинальные меры. Мне удалось аккуратно подпилить трапецию, и во время следующего полета она лопнула. Наливай, Полифем.

— И что было дальше? — спросил киклоп, разливая в кружки чудесную жидкость.

— А дальше на свет выползла ошибка Прометея, допущенная им во время образовательного процесса! — взревел Пирагмон. — Однобокость воспитания — вот проблема всех преподавателей. Если учишь говорить «а», надо научить произносить и «бэ»! Другими словами: сделал дельтаплан — сшей парашют! Ха-ха-ха!

Полифем смехом поддержал своего друга. Отсмеявшись, он спросил:

— И каков исход этого летательного мероприятия?

— Из летательного оно превратилось в летальное, — довольно сказал Пирагмон. — Икара похоронили с почестями, Прометея, по всей видимости, неблагодарное человечество послало подальше, и у меня в долине опять наступила тишина.

Веселье продолжалось до позднего вечера, а итогом оказался крепкий алкоголический сон. Полифем заснул, лежа на боку в постели Пирагмона, а последний — сидя на табурете, причем никакие боли в развороченном стрелой седалище его почему-то уже совсем не беспокоили.

Разбудил их обоих Гермес. Прошептав на ухо Полифему несколько слов, он заставил киклопа подняться с постели и залезть в его флаер.

В пути киклоп обильно отрыгивал и, мрачно глядя на Гермеса, пытался плевать на пол, но произвести последнее действие никак не получалось, потому что рот Полифема был сух, как песок в Синайской пустыне. Наконец, продрав горло хриплым кашлем, он нашел в себе силы поинтересоваться: