Гай Кей - Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца

«Это смехотворно», — думал Блэз, изо всех сил налегая на весло и вспоминая, как его заставили уступить в этом вопросе. Собственно говоря, все это ночное путешествие отдавало абсурдом. Проблема в том, что так же легко быть убитым во время глупой вылазки в компании глупцов, как и во время достойного похода рядом с людьми, заслуживающими доверия и уважения.

Тем не менее его нанял эн Маллин де Бауд для обучения своих коранов, и это совпадало с его собственными намерениями в первые месяцы жизни в Арбонне служить одному из мелких баронов, пока он втайне будет оценивать положение дел в этой стране приверженцев богини и совершенствоваться в их языке. Нельзя также отрицать, на что не преминул указать ему Маллин, что сегодняшнее предприятие поможет отточить боевое мастерство коранов Бауда. Если они уцелеют.

Маллин обладал некоторым честолюбием, и не был лишен определенных достоинств. Блэз думал о том, что проблемой оказалась его супруга Соресина, и совершенно иррациональные любовные обычаи здесь, в Арбонне. Блэзу не слишком нравилась, по вполне веским причинам, обстановка у себя дома, в Горауте, но ничто на севере не казалось ему столь непрактичным, как здешняя вдохновленная женщинами культура трубадуров и жонглеров, распевающих протяжные песни о любви к супруге того или иного владыки. Они пели даже не о девах, видит Кораннос. По-видимому, в Арбонне женщина должна была выйти замуж, чтобы стать подходящим предметом страсти для поэта. Маффур, самый способный из местных коранов, однажды пустился в объяснения, но Блэзу было неинтересно, и он не стал слушать. Мир полон вещей, которые необходимы для выживания, у него нет времени на то, чтобы забивать себе голову бесполезной мякиной откровенно глупой культуры.

Огни острова стали ближе. С носа шлюпки до Блэза донеслись слова горячей, нервной молитвы, которую бормотал себе под нос один из коранов — Лют, конечно. Блэз презрительно усмехнулся в бороду. Он с удовольствием оставил бы Люта на материке. От этого человека не будет никакой пользы, он годится только для того, чтобы охранять лодку, когда они вытащат ее на берег, если будет способен хотя бы на такую малость и не обмочится от страха, увидев падающую звезду или услышав крик филина или внезапный шелест листьев на ночном ветру. Именно Лют недавно, еще на берегу, начал болтать о морских чудовищах, охраняющих подходы к острову Риан, — огромных, горбатых, чешуйчатых тварях с зубами в рост человека.

Реальные опасности, насколько понимал Блэз, были гораздо более прозаичными, но от этого не менее грозными: стрелы и клинки в руках бдительных жрецов и жриц, грозящих прошедшим фальшивое посвящение людям, которые тайно, под покровом ночи, явились на священный остров богини с какой-то своей целью.

Эта цель была действительно очень необычной: убедить вернуться в замок Бауд некоего Эврарда, трубадура, который отправился в добровольную ссылку на остров Риан в приступе справедливого негодования.

«Все это поистине смехотворно», — снова подумал Блэз, налегая на весло и ощущая соленые брызги на волосах и бороде. Он был рад, что Рюделя здесь нет. Он догадывался, что сказал бы его друг из Портеццы обо всей этой эскападе. Он почти что слышал смех Рюделя и его едкую, язвительную оценку данных обстоятельств.

Сама эта история была вполне понятной — совершенно естественное следствие, как не преминул заявить Блэз в зале Бауда, глупости придворных обычаев здесь, на юге. Он знал, что и так не пользуется большой любовью из-за подобных высказываний. Это его не беспокоило: в Горауте его тоже не слишком любили в последнее время, перед тем как он уехал из дома.

И все же, что должен думать честный человек о том, что произошло за последний месяц в замке Бауд? Эврард из Люссана, говорят, достаточно искусный трубадур — разумеется, Блэз не мог сравнивать опусы трубадуров и судить о них, — предпочел обосноваться на сезон в Бауде, у подножия гор на юго-западе. Это принесло известность, что было здесь в порядке вещей, эну Маллину де Бауду: мелкие бароны в отдаленных замках редко имели своих трубадуров, умеренно одаренных, или каких-то иных, которые жили бы у них достаточно долго. Это по крайней мере было понятно Блэзу.

Но, конечно, обосновавшись в замке, Эврард, естественно, должен был влюбиться в Соресину и начать писать для нее свои песни утренней зари, льенсенны и загадочные тробары. Именно для этого, что также было здесь в порядке вещей, он сюда и прибыл, не считая менее романтичной приманки в виде приличного месячного вознаграждения из доходов Маллина от продажи шерсти на последней осенней ярмарке в Люссане, как ядовито заметил Блэз. Трубадур называл свою даму выдуманным именем — еще одно традиционное правило, — но все, кто хоть что-то значил в окрестностях замка и во всей Арбонне, на удивление быстро узнали, что Эврард Люссанский, трубадур, сражен с самое сердце красотой и грацией юной Соресины де Бауд, обитающей в своем замке, примостившемся в горном ущелье, которое тянется к горным перевалам в сторону Аримонды.