— Ага!!! Я же вижу!!!..
И царица, не доверяя больше своему самообладанию, вывернулась из его рук и почти вприпрыжку ринулась к выходу. Дверь оглушительно хлопнула, осыпая царя отслоившейся с люстры фальшивой позолотой.
— Находка! — опомнившись, ее муж бросился вслед — но тут дверь снова открылась…
— Наход…
…впуская дворецкого.
— А, С о бак… — лицо Мечеслава разочарованно вытянулось — и вдруг просветлело: — О, Собак! Тебя-то мне и надо!!!
Коренастый старик в красной ливрее и с венчиком седых волос вокруг лысины степенно кивнул, словно никого иного на всем Белом Свете его величеству понадобиться не могло, и прошамкал:
— Какие будут рашпоряжения нашшет ужина?
— Да, я как раз про него хотел сказать! — возбужденно заговорил царь. — Я бы хотел устроить жене небольшой сюрприз! Ты сможешь накрыть как-нибудь… необычно? Не как всегда?
— Романтишно, што ли? — предположил Собак.
— Д…да! Да! Ну, скатерть там белую постели… Кружевная у нас есть? Или с вышивкой? Или… Короче, просто скатерть! А, и канделябры начисть, пожалуйста, чтобы как золотые блестели! Хотя бы той стороной, которая к ней будет обращена, если у тебя опять ревматизм вступит. Ну и… и еще…и всё такое! Но только чтобы… как-то… Погоди, а может, тебе какой-нибудь справочник посмотреть по украшению? Или энциклопедию лучше? В библиотеке, я помню, было несколько…
— Не ижвольте волноватьшя, ваше велишештво, — обиженно насупился дворецкий. — Тшай еще при брате вашем покойном Нафтанаиле Жлошшаштном, да будет жемля ему пухом, лакеем шлужил. А однажды…
— Да-да! Я помню! — царь торопливо закивал, почувствовав себя на пороге нового пересказа истории о том, как за красиво оформленный поднос с десертом юного С о бака погладила по голове сама царица Мангустина.
— А то, ежели жапамятовали, я ведь и рашкажать могу, — прищурился старик и, получив в ответ энергичное мотание головой, повернулся уходить [9] В его практике этот прием срабатывал в ста случаях из ста. Стоило его хозяевам начать давать слишком много советов или инструкций о том, в чем они не разбирались ни на грош, угроза пересказать в лицах и красках явление царицы Мангустины восторженному слуге иссушала фонтан красноречия не хуже любого самума. А ведь история эта была почти истинная: обнаружив на подносе среди цветов клопа — путем возложения на него булочки с последующим откусыванием — ее величество так огрела этим подносом Собака, что у того месяц звенело в ушах и сыпались искры из глаз.
.
— Ой, Собак, постой! — спохватился царь и прикусил язык, не зная, как начать. — С нами ужинает гостья… и завтракать будет тоже… и обедать… всегда теперь, пока не уедет, потому что… потому что гостья.
— Так што, на троих накрывать, што ли? — обернулся старик. — Вщё время, пока не нагоштитшя?
— Да! — со странным облегчением подтвердил Мечеслав.
* * *
К шести часам малый обеденный зал царского дворца преобразился. Натертые до блеска со всех сторон, едва ли не ярче пламени свечей сияли латунные подсвечники. В их интимном свете пенилась белым кружевом вперемешку со штопкой парадная скатерть. Тарелки, блюдца и соусники фамильного сервиза с древним гербом царства Костей — медведем на дыбах с кайлом в одной лапе и резцом в другой, оккупировали половину стола. Вторую половину, не занятую пока фарфоровой армией, заполонило столовое почти серебро и практически горный хрусталь. И не беда, думал Мечеслав, с тихим удовольствием озирая свой сюрприз, что драгметаллы были проданы покойным царем Костеем, чтобы вооружить армию, бесславно возвращавшуюся теперь из Лукоморья. И пустяки, что хрусталь не пережил двух трансформаций дворца и одного переезда [10] Главным образом, переезда. Царевна Серафима Лукоморская всегда доводила начатое дело до конца, поэтому до второй трансформации дожила лишь пара фужеров, погибшая вместе с остатками фарфора при налете их приемного сына медвежонка Малахая на посудный шкаф.
и оставил свое место граненым стаканам, потому что денег на новую посуду под шантоньское [11] Как и на само шантоньское, впрочем.
ценой в коня у короны не было. И что тарелки были разнокалиберными — тоже ерунда, сам виноват, что не закрыл дверь в кладовую, где хранился единственный уцелевший сервиз на сто пятьдесят персон, после визита Малахая превратившийся в инвалидную команду тарелок на пятерых…
Поправив складки парадного кафтана, не покидавшего сундука со свадьбы, Мечеслав представил удивление и восхищение на лице супруги — и с нежностью улыбнулся. Ради этого стоило терпеть и жесткий воротник, исподтишка старавшийся придушить хозяина, и узкие манжеты, рассчитанные на руки придворного, кандалами обхватившие сильные запястья воина, и тесные, словно у детского костюмчика, плечи — дань вондерландской моде, как сказал портной [12] Но как подозревал сам царь, не столько дань, сколько жертвоприношение, и кто был этой жертвой — накрахмаленным до окаменения воротником тыкать не стоило.
… Но какое всё это имело значение, думал Мечеслав, если в мягком сиянии свечей, растапливавшем февральские сумерки, стоял красавец стол, за которым его ждало семейное примирение, любовь и спокойствие.
Читать дальше