Карина Дёмина - Серые земли

— Думаю, что отпустила, — матушка Анатолия гладила крест, и камни отзывались на ее прикосновение. — Здесь проводили не одну службу… каждый год поминальную, а они вот все никак…

— Колдовки?

— И колдовки тоже… говорят, что в иные времена у каждого почти человека особый дар имелся. А потому любую и обвинить можно было.

Она вздохнула тяжко.

Поднялась.

— Орден был бы благодарен за понимание.

Евдокия кивнула. Спорить сил не осталось.

— Сальволецкий приют, — повторила она, словно опасаясь забыть столь важную информацию. — Сальволецкий приют панны Богуславы… она приходила с…

Осеклась.

А вдруг ошибка? Вдруг все иначе, и это сестры, точнее та, которая призвала Лихо, та, которая силой воли своей подняла монахинь, наделив их подобием жизни, вдруг именно она пришла и за Богуславой.

— Орден, — губы матушки Анатолии тронула слабая улыбка. — Разберется.

Богуслава злилась.

Злость была красной. И сладкой.

Злость требовала выхода.

И Богуслава искренне пыталась смирить ее, но…

— Не стоит, — сказало отражение в перевернутом зеркале. — Стоит ли отказывать себе в мелочах?

— Меня могут раскрыть.

— Тебя уже раскрыли, — отражение повело плечиком. Оно было столь прекрасно, что Богуслава замерла, любуясь им.

Собой?

Конечно, собой…

— О чем ты думала, заявляя на Себастьяна?

— Он мне мешает, — Богуслава провела пальцем по шее, такой белой, такой нежной. — Пусть его арестуют.

— Ты и вправду на это надеешься? Дурочка.

Волосы рыжие.

Зеленые глаза.

Яркие до невозможности, и Богуслава смотрится в них, смотрится, пока не остается ничего, кроме этих глаз.

— Они должны! — возражает она себе же и смеется, потому что со стороны этот спор выглядит преглупо. Но квартира ее пуста.

— Себастьян — его любимчик.

О ком она?

Ах, о том смешном толстяке… он глуп. Некрасив. Наверное, глупость ему можно простить, но не то, как выглядит он. Жалкий, жалкий человечек… такие не должны жить.

И собственная мысль донельзя порадовала Богуславу: конечно, как она сразу‑то не поняла? Все ее беды… да что ее? Все беды мира исключительно от некрасивых людей.

Зачем они живут?

— Познаньский воевода прекрасно знает, что Себастьян не способен на все то, в чем ты его обвинила, — отражение злилось, но Богуслава простила ему злость. Себе она готова была простить почти все. — Но теперь у него появились вопросы. И отнюдь не к Себастьяну. Думаешь, полицейский у твоей двери просто так поселился? Из большой к тебе любви?

Почему нет?

Богуслава красива, она только сейчас это осознала. А красота стоит и любви, и преданности… но полицейский тоже нехорош. Огромный, неповоротливый, что медведь, простоватый.

Места в мире занимает много, а толку‑то с него?

— Он тебя сторожит, — отражение улыбалось, и Богуслава улыбалась ему в ответ. — И ждет появления ведьмака.

— И что?

— А то, дорогая, что с ведьмаком тебе встречаться не с руки…

— Я уже встречалась. Раньше.

— Раньше, — согласилось отражение. — До того, как ты стала такой…

— Какой?

Отражение не ответила, но Богуславе ответ был не нужен. Конечно, она изменилась. Стала невероятно притягательной, и ведьмак поймет это.

Обвинит… в чем обвинит?

В чем‑нибудь. Красивым людям всегда завидуют…

— Прежде и вовсе на костер бы отправили, — заметило отражение и вздохнуло тяжко — тяжко.

Костер?

Богуслава не хотела, чтобы ее отправили на костер.

— Ты должна мне помочь!

— Я помогаю.

— Как?

— Разве ты не красива?

— Красива, — подумав, согласилась Богуслава.

— Пользуйся этим.

Правда, как именно следовало воспользоваться красотой, отражение не объяснило, оно вдруг сделалось блеклым, будто бы выцветшим. А по темной поверхности зеркала пошли трещины.

Они множились и множились, пока все стекло не осыпалось крупным жирным пеплом.

Мерзость какая!

И Богуслава, подняв юбки, отступила.

Ей нельзя испачкаться. Она слишком красива… правильно, слишком красива, чтобы умереть на костре. Но с ведьмаком ей не справится… или все же… ведьмака можно обмануть.

Уйти.

И сказать всем, что она, Богуслава, вернется всенепременно.

Именно так.

Пусть ждут. Она рассмеялась, счастливая от того, что так замечательно все придумала, и закружилась по комнате. Остановилась, вспомнив, что надобно спешить.

Огляделась.

Подхватила нож для бумаг, красивый, с рукоятью из слоновой кости, с острейшим клинком, в котором, почти как в зеркале, отражались зеленые глаза Богуславы.