Карина Дёмина - Серые земли

Сделав сие, несомненно, важное замечание, матушка Анатолия отставила кружечку и святую свою покровительницу повернула к Евдокии.

— В истории всех орденов имеются темные страницы. Люди слабы. И только Боги безгрешны… однако политика принуждения осталась в прошлом. Двери наши открыты для страждущих, мы рады пополнить ряды сестер, буде таково желание…

Желания пополнять ряды Евдокия не изъявила, напротив, заерзала в жестком кресле и в ридикюльчик вцепилась.

— Но коль желания нет… — матушка развела руками. — Случившееся с вами бросает тень не только на меня, но и на весь орден молчаливых сестер…

О себе, положа руку на сердце, матушка беспокоилась куда сильней. Что орден? Он существовал не один век, и еще столько же протянет, в отличие от самой матушки, каковая, помимо греха гордыни и честолюбия страдала тако же язвой, подагрой и иными, не самыми приятными заболеваниями, каковые могли бы послужить вескою причиной отставки.

— Я уверена, — куда жестче произнесла она, потому как призрак отдаленного тихого монастыря вдруг сделался явен, осязаем. — Что произошедшее с вами не имеет к нашему ордену отношения. Кто‑то… богохульно использовал одеяния… их продают вольно…

Мысль показалась на диво логичной.

Спасительной даже.

Матушка Анатолия ведь не может нести ответственность за то, что кто‑то принарядился монахиней ордена… монахинями.

— Что ж, — Евдокия погладила ридикюль. — Я уверена, мы можем точно это установить.

— Как?

— Я запомнила лица тех монахинь… и если вы позволите…

Позволять не хотелось, потому как, вдруг да и опознает кого… и скандалу учинит, замять который будет куда сложней, нежели нынешний.

Евдокия, по поджатым губам, которые стали узенькими, бледненькими, догадалась, что матушка Анатолия вовсе не расположена к процедуре опознания, и потому тихо произнесла:

— Вы же не хотите, чтобы сия история выплыла?

— Если вы собираетесь судиться… — по мнению матушки Анатолии судиться с орденом было не только грешно, но и бесперспективно, поелику орденские законники не зря хлеб ели.

— Ну что вы… как можно судится… я лишь расскажу свою историю… — из ридикюля Евдокия вытащила не пистолет, но шелковый платочек, которым промокнула несуществующую слезинку. — Во предупреждение… а то кто знает? Вдруг эти разбойники… разбойницы, — поправилась она, — возжелают еще кого умыкнуть? Мой гражданский долг состоит в том, чтобы упредить невинных дев, которые могут стать жертвами…

Платочек коснулся другой щеки. А святая Анатолия посмурнела, нимб и тот будто бы поблек.

— Вы только представьте, матушка Анатолия, — Евдокия подалась вперед. — А если они, прикрываясь вашим орденом, учинят еще какое непотребство?

Матушка Анатолия представила, благо, воображением обладала живым, как по мнению епархиального начальства, чересчур уж живым и оному начальству причиняющим одни неудобства. Представила она не столько те самые, существующие исключительно в теории, непотребства — матушка Анатолия пребывала в уверенности, что случившееся с купчихой есть результат ее собственных проблем — сколько величину скандала.

Смежив очи, матушка Анатолия явственно узрела заголовки газет.

И услышала тихий, преисполненный ложного сочувствия голос старшего жреца… конечно, тот не станет упрекать явно, но сошлет… и думать нечего, сошлет. А мастерскую с кружками иль закроет, иль собственному ордену передаст.

Невзирая на высокую духовность, старший жрец не был чужд мирского.

— И чего же вы хотите?

— Убедиться, что среди ваших сестер тех женщин нет, — жестко произнесла Евдокия. — А если вдруг… если вдруг они есть, то я хочу расспросить их.

Евдокия встала.

— Мне не нужны ни скандалы, ни компенсация, которую я, как вы понимаете, могла бы стребовать. Я лишь хочу узнать, кто заставил их поступить подобным образом… быть может, ваших сестер околдовали? Или подкупили… обманули… мне нужна правда и только.

Матушка Анатолия вздохнула: к искателям правды она относилась с превеликим сочувствием, поелику немалый жизненный опыт ее свидетельствовал, что не всякая правда — во благо.

— Хорошо.

Матушка Анатолия тоже поднялась и поманила за собой.

— В нашей общине двадцать две сестры и семеро послушниц. Есть еще ученицы, но они совсем молоденькие девочки… мы привечаем сирот… у нас не приют, скорее уж классы с проживанием. Мы даем крови и еду, учим их…

Невзирая на возраст, матушка Анатолия двигалась легко, порывисто.