Андрэ Нортон - Знак кота. Гнев оборотня

Обернувшись, он заметил меня. Когда он поднял руку ко рту, чтобы высосать из раны кровь, лицо его напоминало крысиную морду. Моя шкатулочка лежала на полу и…

Раздался жалобный стон. Я упал на колени. Я подхватил бы этот комочек окровавленной шерсти на руки, если бы не страх причинить излишнюю боль раздираемому мукой тельцу. Маленькая головка с трудом приподнялась, и подёрнувшиеся пеленой смерти глаза взглянули на меня. Под головой лежал медальон.

Я вскочил на ноги, схватившись за нож. Каликку пятился к двери. Не успел я прыгнуть к нему, как брат прошипел:

— Коттиубийца!

— Ты!.. — у меня перехватило дух.

— Нет, ты! Здесь были ты и я — а кому поверит отец?

Здоровой рукой он подхватил с полки рядом с дверью какую–то бутыль и швырнул в меня. Я не успел увернуться, и бутыль ударила прямо мне в голову.

Темнота… Не знаю, сколько времени я так пролежал. Но стоило мне пошевелиться, как я почувствовал запах очень крепкого вина, вина из тех, что отец запретил подавать на празднике, чтобы не было пьяных потасовок.

Голова кружилась, всё вокруг плыло. Кое–как, хватаясь за стул, я поднялся на колени. Вцепившись в спинку, огляделся по сторонам. Моя Мяу, прожившая вместе со мной всего лишь один, но такой счастливый год, лежала на полу неподвижным мохнатым комком.

Хлынувшие слёзы прогнали головокружение. Я поднял обмякшее тельце. Сильный удар, может быть, ногой… мои губы стянула гримаса боли. Моя туника насквозь пропиталась вином, я стряхнул капли, от винного запаха голова кружилась ещё сильнее.

Я стянул промокшую одежду, скомкал, кинул в угол. В голове немного прояснилось. Иногда, услышав первые слова давно знакомой песни, сразу вспоминаешь, о чём она. Вот так же ясно я сразу понял, что здесь произошло.

За убийство котти полагается смерть. И все поверят брату, хотя его жестокость к животным всем известна. Всё очень просто: я был пьян — от меня просто разило тем самым огненным вином, которое любому может вскружить голову до безумия. Я был пьян, и я убил! И может быть, Каликку уже торопится разнести кругом эту весть?

А может быть, он заговорит, только если его обвинят открыто. Но об этом придётся раздумывать потом. Сейчас следовало заняться другим.

Я поднял Мяу. Медальон запутался в слипшейся шёрстке. Я отцепил его и швырнул наземь — он принёс мне одни несчастья! Но стоило украшению вновь оказаться в моих руках, как я почувствовал, что не могу так просто избавиться от него. И снова надел цепочку на шею.

Мяу я осторожно завернул в зелёный платок с золотистыми блёстками, красивый платок, купленный мною в тот самый день, когда она пришла ко мне. Потом я вынес котти наружу, шёпотом прощаясь с её духом, может быть, уже отлетевшим. Я уложил её клубочком, так, как она всегда сворачивалась во сне, и сложил над ней памятник, такой, какие ставят котти, почтившим нас своей дружбой.

А потом я забрался наверх, на крышу своей хижины. Я узнал вкус ненависти, и она оказалась жаркой и обжигающей. Я думал о том, какой будет моя жизнь теперь, когда на душе лежит такой камень. Гости начали разъезжаться, и долгожданное одиночество, которого я так жаждал, чтобы привести свои чувства в порядок, казалось теперь совсем близким. Я глядел на звёзды и пытался слиться с тем, что больше любого из нас.

Утро принесло постоянно усиливавшийся яростный ветер. Я услышал доносившийся издалека предупреждающий гул барабанов. Надвигалась буря, несущая песок с такой губительной силой, что каждого, застигнутого вне убежища, ожидала неминуемая смерть.

Внизу, перед усадьбой отца, зарокотала в ответ высокая фигура кота–хранителя, вырубленная в скале, на которой стоял наш дом. Я стряхнул с себя задумчивость — или это жалость к себе охватила меня? — и поспешил проследить, чтобы скот вовремя загнали в укрытия. К нам присоединились даже мой отец и Кура, которая обладала особым даром общения с животными и могла успокоить и заставить повиноваться любого упрямого орикса или перепуганного яка; вся семья работала вместе с домашними слугами — надо было поторапливаться.

За работой я позабыл обо всём на свете, и когда ко второму удару барабанов скот был надёжно укрыт, с облегчением вздохнул.

Всё это время ни я не подходил к Каликку, ни он ко мне. Отец до сих пор не призвал меня, чтобы сурово наказать, и я начал думать, что Каликку, быть может, ещё не донёс свой поклёп до чужих ушей. Пока не донёс…

Бури капризны. Часто предупреждения, от которых зависит наша жизнь, оказываются ложными — тучи песка, поднятые ураганом, обходят семейные убежища стороной. Но в этом никогда нельзя быть уверенным. Поэтому приходится сидеть в надёжных укрытиях и терпеливо ждать. Мы стремимся к тому, чтобы быть едиными с духом окружающего нас, быть неотделимой частью как каменного островка, на котором стоят наши дома и постройки, так и частью коварных песчаных волн вокруг. Ибо в сущности у каждого есть своё место — у камня и человека, у песка и ветра, и разве все мы — не часть этого мира? Порой буря продолжается несколько дней кряду, и сидящим в закупоренных домах приходится пить воду, покрытую плёнкой пыли, неумолимо проникающей внутрь любого помещения, и песок скрипит на зубах, когда жуёшь сушёное мясо и лепёшки из водорослей. От песчинок слезятся глаза, песчаной корочкой покрывается тело, песок набивается в волосы. Но мы с детства учимся терпеть и ждать, пока неистовый дух земли не успокоится.