Мария Теплинская - Короткая ночь

Он знал от людей, что все обошлось, старый сторож поправился, и с его Митрасиком пока не случилось никакой серьезной беды — и не хотел больше рисковать, ворошить осиное гнездо, навлекать на них новые беды. Он понимал, что чем дольше живет Митрась в Островичах, тем меньше для него опасность: к нему уже привыкли, пригляделись, и с каждым днем все больше воспринимали как привычную и естественную часть имения, вроде дверного молотка или щербины на ступеньке лестницы. Дядька Рыгор вообще отсоветовал ему ходить в ту сторону — ради самого же Митрасика, ради его же блага — но он ничего не мог с собой поделать: так неотступно скребли кошки на сердце.

Но сегодня, кипучим весенним днем, он вновь ощутил себя совсем юным, и опять, как в прежние времена, словно ждал этого сказочного рыжего коня, хотя и знал давно, что нет его и не может быть на свете.

Кто-то неслышно подкрался сзади, положил ладони ему на глаза. Горюнец не спеша ощупал пальцы, запястья, тонкую полоску вышивки по краю рукава.

— Василь! — догадался он.

Вася отнял ладони от его лица и разочарованно протянул:

— Ну вот, опять угадал!

— А то я рук твоих не узнаю! — бросил Янка.

Вася уже успел слегка загореть на ласковом весеннем солнышке, и загар у него был не темным, как у Горюнца, а медово-золотистым. Ветерок развевал его светлые кудри, а широко и наивно раскрытые глаза казались совсем голубыми, как лесные пролески.

— Хорошо нынче, Ясю! — заметил он. — Тепло, солнышко…

— Хорошо, — согласился друг.

Они шли рядом по зеленому лугу, и шелковая травка приятно щекотала босые ноги, и солнышко пригревало.

Неподалеку в калужине Леся мыла ноги, высоко подоткнув юбку. Со звонким смехом девушка отважно плескала на крепкие загорелые икры бодряще холодную, еще снеговую воду. Она разрумянилась, и в ее темных глазах играли золотые блики, и жемчужные зубки ярко блестели меж коралловых губ.

— А ты не рано ли в калужину-то влезла? — усомнился Василь. — Не простынешь?

— Нет, ничего! — отозвалась она, и тут же обдала хлопцев целым каскадом радужных брызг, а сама закатилась новой руладой звонкого смеха.

Да, она теперь совсем взрослая девушка, встречающая шестнадцатую весну. То, что прежде лишь наклевывалось, намечалось, теперь расцвело и раскрылось во всей своей девичьей прелести. Сколько глаз уже любовалось ее точеной фигуркой, изящной линией хрупких плеч и бедер, уже довольно широких при тонкой талии. И голову на высокой смуглой шее она теперь держала немного назад — оттягивали тяжелые косы, которые она теперь часто подбирала кверху, совсем как взрослая.

Сейчас, правда, коса у нее выпущена, переброшена через плечо, и ветерок чуть колышет расплетенные внизу пушистые волосы.

Вот она наклонилась; в вырезе сорочки на миг мелькнули тугие округлые груди, и Горюнец привычно отвернулся. Он не мог ручаться, что в этот миг у него в глазах не мелькнуло острое необоримое желание — но Леся, кажется, ничего не заметила. А даже если и заметила — он уже смирился: будь что будет!

А у Леси теперь свои беды, о которых она тоже невольно позабыла в этот солнечный весенний день.

Этой зимой не на шутку расхворалась Тэкля. Разломило спину, отекли ноги, ушла сила из неутомимого прежде тела. Ночами старушка все не могла уснуть, все стонала да охала, да поминала все прежние свои грехи, что скопила за долгую жизнь. Леся и Ганна — молодая невестка — не отходили от нее ни на шаг: растирали барсучьим салом, поили целебными травами, заботливо следили, чтобы больная была хорошо закутана. При этом обе с недоумением и жалостью слушали ее бесконечные излияния: как могла она столько лет спустя помнить все свои былые грехи? И в голову каждой закралась тоскливая дума, что и их под старость ждет нечто подобное.

Тэкля и теперь еще не до конца поправилась, хоть и стало ей к весне получше. Однако было ясно, что не сможет она теперь по-прежнему споро и ладно работать и, как в былые дни, беспрекословно править всем домом.

И теперь Савел, после женитьбы получивший формальное право хозяина, во время болезни матери прибрал к рукам власть в доме. Произошло это постепенно, естественным порядком — никто сразу и не хватился. Теперь он уже впол-уха слушал замечания матери, которой прежде слова не посмел бы сказать поперек, и по-своему воротил все дела. Отца он теперь просто в упор не видел, а от младших женщин требовал беспрекословного повиновения.

Ганна, воспитанная в крепостной неволе, привыкшая покорно склонять голову перед каждым, кто старше, сильнее, главнее, подчинилась безропотно. Зато Леська, которую старики всю жизнь баловали и давали ей слишком много воли, теперь доставляла родичу немало хлопот. Привыкшая к тому, что в доме всю жизнь правила бабушка, Леська теперь никак не могла понять, с какой стати она вдруг должна подчиняться Савке, который в детстве сидел с нею вместе под лавкой, и которого еще не так давно Тэкля гоняла с крыльца веником. Она еще готова была признать его власть в доме, но уж никак не над нею самой. Не он ее вырастил, выкормил, не ему и распоряжаться ею.

Читать дальше