Мария Теплинская - Короткая ночь

— Мертвая зыбь! — ахнула девушка. — Так бы я в ней и сгинула!

Девушка погрузила в трясину свой посох; в шаге от нее палка ушла в топь почти наполовину, так и не нащупав дна.

— Хороша бы я была, ничего не скажешь! — заметила про себя Леся.

Неведомая сила тотчас отпустила ее, и девушке осталось лишь гадать, чьи невидимые руки удержали ее на краю: Агриппины? Бабки Алены? Давно умершей матери? Или, может быть…сам Великий идол?

Ей отчего-то совсем не страшно было от подобных мыслей — ночью, одной, среди глухого леса — и совсем не страшно. И отчего-то не было чувства опасности, когда нащупывала она верный путь через болото. Она не то чтобы помнила дорогу, но непостижимо верно вспоминала ее с каждым шагом, сама себе удивляясь. Вот здесь, возле этой раскоряченной ветлы, Янка подобрал гнилой сук, чтобы бросить его в сторону коварных болотных ирисов, едва не заманивших ее в самую трясину. Теперь касатики уже отцвели, но корявая ветла — вот она, в двух шагах, знакомая каждой веточкой.

Идти и в самом деле было нелегко; ноги совсем зазябли, погружаясь почти до колен в стылую болотную зыбь. Но она совсем не замечала этого, думая лишь о встрече с грозным идолом. Он ждал ее впереди — там, где кончалось болото и вновь вставала черная стена леса.

Она помнила, что на той стороне есть небольшой бочажок, где они с Ясем мыли ноги, и где она теперь собиралась немного отдохнуть, прежде чем преодолеть последнюю, самую короткую и жуткую часть пути. С большой опаской вспоминала она о том бесформенном и неведомом черном зле, что стерегло подступы к древнему капищу. Кто знает, вдруг оно вернулось? Деда Василя оно погубило, и теперь почти погубило Янку. И ее тоже не пощадит…

И вдруг откуда-то из глубин души накатила такая волна ярости на саму себя, что коварно подобравшийся было страх испуганно метнулся прочь. Что же это такое, в самом-то деле? Ей, ведьме, русалке, дочери хохла Микифора — пристало ли ей трусить? И колты праматери Елены ей переданы — для того ли, чтобы она теперь хвост поджимала? Знала бы древняя праматерь, кому доверила свои обереги — со стыда бы сгорела! Нет уж, не боится она никакого зла — ни черного, ни серого, ни бурого, а уж тем паче, бесформенного! И в самом деле: чего же его бояться, коли оно ни на что не похоже?

Золотые колты победно качнулись у висков, налившись жарким огненным светом. Девушка гордо встряхнула головой и решительно пошла вперед.

Вековые сосны встретили ее так же, как и в прошлый раз — напряженным, суровым безмолвием; в ночи оно казалось еще более торжественным и гнетущим, чем днем. Черный густой подлесок с обеих сторон наползал на тропу, к смолистому и крепкому сосновому духу примешивался тяжелый туман; каждый шаг тонул в этом глухом безмолвии.

«Здесь даже птицы молчат», — отдались в ее памяти слова друга.

Она ощущала, что чей-то взор пристально наблюдает за нею, и знала, чей именно.

«Как же я е г о попрошу? — подумала Леся. — Здесь ведь и словечка молвить нельзя…»

И, наконец, вот он, глухой темный ольшаник. Здесь кончается заповедная тропа. Леся замерла перед черной стеной сплетенных ветвей, за которыми лежала священная поляна. Здесь она тогда потеряла сознание, всего лишь взглянув сквозь ольховую листву — и не выдержав е г о необоримого взгляда.

Теперь Леся вновь подошла вплотную к ольшанику и заставила себя взглянуть сквозь массу темных ребристых листьев.

Могучие сосны по-прежнему несли ввысь тугие стволы, и их кроны четко рисовались в бездонно синеющем бархатном небе; внизу клубился бесформенной массой темный кустарник. Над поляной, матово-сизой под тонким месяцем, стелился низкий туман, и черный угловатый силуэт древнего идола выступал из него, рисуясь так же явственно и четко, как и при свете дня.

«Дальше идти нельзя», — вновь прозвучал в ее памяти Янкин голос.

И тем не менее, Леся отчего-то знала, что она должна выйти на поляну, должна приблизиться к идолу. И все ее сны вещали о том же, и бабка Алена, помнится, об этом же говорила. Ну, будь что будет!

Она ожидала встретить перед собой неодолимую стену, однако ветви ольшаника легко подались движению ее рук, словно сами расступились перед нею, и девушка оказалась на священной поляне.

Ничего не произошло. Ее не сразило громом, не ослепило молнией, и священная земля не разверзлась под ногами нечестивицы, посмевшей ступить на нее. Она стояла посреди поляны, растерянно озираясь вокруг. Древний идол, казалось, выжидающе смотрел на нее, чуть приподняв каменную бровь.