Пирс Браун: Алое восстание

Вытянув шею, заглядываю через борт кресла в глубину штольни. Падать придется долго, дно пышет жаром буровых коронок и расплавленной породы. Мысли скачут и путаются в голове, но пальцы, словно сами по себе, уже отстегивают ремни, и я прыгаю со сканером в руке в стометровую пропасть, где поблескивают замершие щупальца агрегата. Чтобы замедлить падение, поочередно отталкиваюсь ногами от стены и вибрирующего корпуса машины, опасливо оглядываясь, нет ли поблизости гадючьего гнезда. Наконец выбрасываю руку и хватаюсь за торчащую скобу прямо над раскаленным докрасна металлом. Воздух вокруг дрожит и мерцает. Жар обжигает лицо под щитком, бьет по глазам, отдаваясь болью во всем теле. Малейшая неосторожность, и от меня не останется даже костей. Только осторожность мне ни к чему, я ловкий.

Перебирая руками скобы, медленно спускаюсь ногами вперед в узкий промежуток между щупальцами, чтобы подвести ствол сканера поближе к газовому карману. Жар становится все сильнее, воздух обжигает легкие, дышать почти невозможно. Зря я сюда полез… Голоса в наушниках орут, перебивая друг друга. Наконец, едва не задев горячий металл, подбираюсь к карману… сканер мигает, считывая показания… Что-то бурлит, в нос шибает сладковатая гарь – закипает пластик скафандра. Для проходчика этот запах означает смерть.

Нанопластик скафандра не справляется с такими температурами. Внешний слой уже почти расплавился, скоро дойдет очередь и до внутреннего. Я едва замечаю, как лампочка сканера вспыхивает серебристым светом – готово. В глазах мутится. Сжавшись от страха, снова перебираю скобы, подтягиваясь вверх, подальше от убийственного жара. Что-то не пускает… зацепился ногой. К горлу подступает паника, смотрю вниз и вижу, как плавится толстая подошва сапога. Первый слой уже расплавился, второй вздулся пузырями, следующей станет моя кожа.

Усилием воли подавляю крик, рвущийся из груди. И тут я вспоминаю о тесаке. Он висит в ножнах на спине – длинный, массивный, изогнутый полумесяцем. Как раз для таких случаев – если надо, можно отхватить ногу. Рукоятка массивная, ухватистая, чтобы не выронить из трясущихся от страха рук. Мои не трясутся – я трижды провожу тесаком по сапогу, отрезая нанопластик вместо собственной ноги. Наклоняясь, я отрываю подошву и случайно задеваю костяшками пальцев буровую коронку щупальца. Острая боль пронизывает руку до самого плеча, в нос бьет запах паленой плоти, но я уже карабкаюсь все дальше и дальше от этого адского пекла, назад к своему насесту, хохоча во все горло, чтобы не разреветься.

Дядька был прав, а я нет. Только будь я проклят, если это признаю.

– Идиот! – Самый доброжелательный из его комментариев.

– Сумасшедший! Чертов псих! – орет Лоран.

– Остаточный газ, – сухо докладываю я, – иду глубже.

Когда свисток возвещает о конце работы, стволовые спускают трос. Устало выбираюсь из ремней и пристегиваюсь к нему, оставляя агрегат на попечение ночной смены. Взмываю на километровую высоту к устью штольни, потом, сжимая зубы от боли в руке, ковыляю вслед за Кираном и Лораном по гулким пещерам нового горизонта к гравилифту, где уже собрались остальные. Желтые фонари свисают с потолка, словно пауки.

Мой клан и три сотни шахтеров Гаммы уже стоят, заправив носы сапог под стальную решетку на полу огромного прямоугольного гравилифта. Избегая бешеного взгляда дядьки Нэрола и пряча обожженную руку, встаю в строй. Молодежь одобрительно похлопывает меня по спине: они знают мою выработку – она больше, чем у Гаммы. А старые пердуны лишь ворчат и считают нас дураками.

Гравитация переворачивается, лифт взлетает вверх по шестикилометровому главному стволу. Сразу закладывает уши. Какой-то сопляк из Гаммы, явно новичок, позабыл зацепиться за решетку и теперь парит у нас над головами.

– Гляньте-ка, Гамма тут напердела! – хохочет Барлоу.

Хоть оно и мелко, но подловить на чем-нибудь Гамму всегда приятно. У них лавры, они богатенькие, зажрались, вот почему их все презирают. Если мы их теперь обойдем, высмеивать станут нас.

Ладно, хватит. Дергаю мальчишку за штанину и ставлю на пол. Да какой, к чертям, мальчишка – всего на два-три года младше меня.

Чуть не валится с ног от усталости, но при виде моего алого скафандра весь подбирается, отводит глаза – и первым замечает покалеченную руку. Подмигиваю ему – а он небось обосрался от счастья. Я сам, когда впервые встретил проходчика, смотрел на него как на бога.